Елена Костюкович - Цвингер

Стало гораздо хуже, щипало везде-везде, зуд был нестерпим.

Долго шли домой, мокрые, полуслепые. Путь сожрал более двух часов, потому что они то и дело теряли направление и спрашивали дорогу. Кто-то посоветовал вызвать «скорую», на него зашикали: «Все „скорые“ на Буль-Мише, там сотни раненых». Кто-то предложил себя в поводыри, но гордая и стеснительная Люка, естественно, ответила, что достаточно, если им объяснят направление. Ну и по этим объяснениям они и прибрели вместо намеченной площади Сен-Жорж прямо на пляс Пигаль. Там-то Вика вдруг сумел разлепить горящие и опухшие веки и увидел прямо над собой громадные груди, приподнятые прозрачным кружевным лифом.

— Где это вам так отделали глаза? Э, да вы не видите ничего. Колонка тут есть, но промывать не советую. Напрасно вас водой окатили. От слезоточивого газа вода не помогает. Помогает сода. Это все политика, мадам. Я, конечно, фараонов этих просто живыми бы разорвала.

Вика и навернулся прямо под ноги этим необъятным сиськам. Даже и не потому, что на них загляделся. А потому, что во всем городе вплоть до пляс Пигаль из брусчатки были выворочены через один булыжники и ходить по этому городскому бурелому могла только Люкочка легкой и четкой походкой, и то пока ей газ не выел глаза, а Вика, без очков, в слезах и со своей природной грацией, уже неоднократно рухал на всех стогнах, хотя только на Пигаль коленку пробил так картинно и с такой кровищей.

Люка перекопала всю свою сумку корзинного типа. Потом они хором вспомнили, что носовой-то платок был отдан Оливье, уделанный кариньяном. Неизмеримый бюст продолжал нависать над Викой. Через кружево лез громадный коричневый сосок. Пот, спаренный с духами, действовал на Виктора не хуже слезоточивого газа. Люкочка, которая всегда запиралась на ключ даже от семьи в доме, даже если собиралась просто переодеться из платья в халат (уехав из России, она уже в халат днем не переодевалась — другие правила быта!), Люка, которая стыдилась и вывертывалась от нежностей Ульриха, особенно при сыне, — как-то отбросила комплексы в присутствии жрицы порока. А та, наконец осознав, что эти двое друг о друге порадеть не способны, вытащила промокнуть коленку Виктора сомнительной свежести носовой платок.

Кто знает, для каких целей он у нее употреблялся… Это уже сейчас Вика себя спросил. Через множество лет.

Пока ему чистили раздрызганную коленку, он смотрел на ее собственную, складчатую, в чулочной сетке над питоновым ботфортом. Присев, она раздвинула ляжки чуть ли не на метр. С возмущением отказалась принять от Люки десять франков на покупку нового носового платка.

Потом Вика с Люкой побрели от Пигаль в сторону дома, благо близко. Глаза у обоих постепенно обретали способность видеть, но чувствовалось, что Люка не в состоянии успокоиться. Она и с Ульрихом вечером говорила нервно, взвинченно, глотая слова и куски фраз. Тот уже успел съездить со служебным удостоверением и спецтранспортом, высвободить из баррикады и каким-то чудом доставить Люкину машину в авторемонтную мастерскую.

— Ну, поспорили. Эта здешняя молодежь зашоренная и закомплексованная, удивительно. У них на месте родимой матери Маркс, Ленин, Че Гевара, Роза Люксембург.

— Ну и что. И у моих родителей на месте родимой матери была Роза. И Тедди, Эрнст Тельман. Я жил в молодости среди этих, которые для молодых парижан сегодня иконы. Они были твердокаменные лбы, но идеалисты. Не продажные суки, не бюрократы циничные, без идеалов. Не советские коммунисты так называемые. Которые вывихнули лексикон, вывернули идеи, создали новояз и полстраны загнали в лагеря.

— Вот я ему и сказала — поэтому я против коммунистов.

— Лючия, он не мог тебя понять. Ты не против коммунистов. Ты против «так называемых». Ты даже не пробуешь понять, что это такое здесь — коммунисты. Эрнст Тельман? Жданов? Жорж Марше? Или Бернар-Анри Леви? Они выражаются лозунгами — «Под асфальтом пляж», «Лето будет жарким», «Запрещается запрещать», «Наслаждайтесь без тормозов» и в таком духе. Важны не слова, а суть. Погрузись не в миф, а в явь. В то, что существует. Остерегайся интерпретаций. Не становись на готовую позицию ни «против», ни «за».

«Наслаждайтесь без тормозов», — вспомнил Вика. Да, прошло после тех посиделок всего только пять коротких лет, и вот именно что без тормозов двинулась Люси в последнее странствие, в небо, в блеск и сияние, в диамантовое безлюдие, Lucy in the Sky with Diamonds . Интересно, что же эти голубчики тогда ей в питье подсыпали? Может, именно LSD?

Бог ты мой. Половина двенадцатого. Завспоминался. А работать кто будет там, во «Франкфуртер Хофе», внизу!

Съезжаем вниз в холл. Люди уже собираются. Какие еще свеженькие, розовые. Еще не исчахли, не охрипли, не обкурились, не потеряли голос. Обмен бациллами еще не начался. Ну-ну, посмотрим на всех, и на вас, и на меня, через два или три денечка. Когда все успеем заболеть осложненным ярмарочным фарингитом! От этих сквозняков немецких. От вирусов, получаемых при поцелуях. От постоянного английского языка, заставляющего напрягать в гортани не те связки, которые работают обычно. Перекрикивая гвалт, обязательно сажаем голос. Маэстро, туш! Гоп — на каверзный франкфуртский батут!

Боже мой, кто только не мелькнет в первые пять стремительных минут перед глазами… Через пять минут любой в этой толпе утрачивает способность видеть. Уже пятнадцать лет Виктор бывает на этих встречах, так что умеет, не вглядываясь, припоминать, кто есть кто. Правда, один раздался, второй полысел, третий хромает… Некоторые, спасибо им, не меняются. Но их меньшинство. Большинство же обескураживает видом. Рецепт прост: надо стараться видать любых знакомых как можно чаще. Иначе, не ровен час, находишь их до такой степени постаревшими, что и не узнать.

Пробегая мимо правого низкого дивана возле выхода на двор, тоже заставленный столами и засиженный собеседниками, Виктор наклонился поцеловаться с давно знакомым и очень любимым французским издательством, специализирующимся на эссеистике. От них приехала симпатичная, действительно милейшая дама. Даже не растолстела с прошлого раза. Она, оказывается, дожидается именно его и именно по графику. Вот везуха! Показал и объяснил ей хот-лист. Переписка Синьорелли из фонда Чини, которую Виктор сидел оцифровывал в Венеции три дня, в промежутках гуляя с Наталией. Увы! Переписка ее не впечатлила. Только историю жизни Элеоноры Дузе из того же фонда милая Кристин ухватила без колебаний.

Эта Кристин свежо и смешно шутит. Видно, еще не умоталась. Скоро прокиснет. Известно же, что участь слушателей мучительнее даже участи продавцов. Все-таки продавец идей — ну там, литагент — повторяет всем покупателям один и тот же набор тезисов. Крутит готовую пластинку, логичную, продуманную. Знает, где нужно нажать, где отпустить. А вот покупатель (издатель, скаут) не может предвидеть, что его ждет, и постоянно в боевой тревоге. Он впитывает каждый день непроваренную информацию по сорока — пятидесяти темам. Ему кидают подробности, которые он тщится и не может усвоить. Все пролетает через него как через мусоропровод. Он понимает постоянный риск упустить нечто звездное, золотое… Да и просто порядочное воспитание требует хоть как-то брать в ум, что же тебе вдалбливают, и хотя бы приблизительно реагировать.