Елена Костюкович - Цвингер

Не будь Яковлева, нипочем бы советская публика не получила это на заре горбачевизма.

Именно Яковлев передал Бэру закрытое дело Еврейского антифашистского комитета и позволил Бэру начать работу с архивами. А ведь в первые времена просочиться в постсоветские архивы было невообразимо. Приходилось или ограничиваться самодеятельными коллекциями, или прибегать к двусмысленным посредникам вроде Левкаса. Кстати, теперь архивы снова закрывают, в первую очередь — следственные дела. Того гляди, опять к Левкасу идти придется. У Левкаса можно что угодно вызнать и что хочешь получить! Левкас умеет ловко сервировать: журналисты и издатели, покупающие у него документы, думают, будто сами заприметили эксклюзив в трудной русской стране. В пятьдесят восьмом не кто иной как Левкас передал западным журналистам стенограмму исключения Пастернака. Явно по «верхней» наводке подсунул, а как еще.

Людям щепетильным претило зависеть от этого гешефтмахера. Бэр имел доступ к бумагам самостоятельно, без всякого Левкаса. До сих пор имел. Благодаря Яковлеву. Особенно с тех пор, как тот стал председателем Комиссии по увековечению памяти жертв репрессий. Да и по-человечески дружили. Смерть Александра Николаевича будет для Бэра ударом, когда он узнает завтра.

Нет, то есть как… завтра?

Известить Бэра надлежит немедленно.

Надавил кнопку, вслушался — автоответ.

Кобяев уже тянул шею, через его плечо вымахивая кого-то нужного. Видно, из вежливости без досвидания не уходит.

— Яковлев был еще и умный человек, — бормотнул Виктор. — Не забыл я, как после краха антигорбачевского путча он вышел на трибуну и сказал: «Вот вы здесь все празднуете, радуетесь этой победе, но имейте в виду, номенклатура у вас эту победу отберет». И до чего же он провидцем оказался.

Викторов собеседник странно глянул.

Одна из пуговиц вдруг отлетела с комарьим звоном.

Кобяев нырнул на дно толпы и мигом скрылся из Викторовых глаз.

Вика на очередном аппойнтменте. Вот он обсуждает план выпуска стопятидесятитомной русской серии, спонсируемой правительством России, со знаменитым литературным агентом из США, ловкачом Бэткинсом. Тот благодушествует в голубом креслице «Франкфуртера», заказав на низкий стол тоник, сэндвич и белое вино.

— Государство поддержит. Федеральное агентство по делам печати, — вещает Бэткинс. — И еще я говорил тут с Кобяевым, у него остроумная мысль. Определенное количество экземпляров он готов забрать под себя и изготовить переплеты по индивидуальным заказам, с золотым и блинтовым тиснением и гербами заказчика на крышках…

— А что, в России уже есть заказчики с гербами?

— Кобяев предлагает пакет, рисует им заодно фамильный герб. Как он выражается, логотип.

— А состав серии?

— Авторитетный комитет издателей США. Деньги дает Госкомпечать России. Американцы гурьбой бегут, кто опередит.

— Бэткинс, в этом случае вы не будете иметь контроля над ситуацией.

— Да? Интересно. Я тут ездил в Москву и встречался с господином Левкасом, он видит иначе.

— Как, опять?

— Что опять? Господин Левкас сказал, пора отрешаться от заскорузлых штампов и что в качестве заинтересована и нынешняя российская власть. Рекомендовано создавать позитивный образ России. Ну, естественно, правдивый и всесторонний. Однако без перегибов и клеветнических домыслов… Ну что вы хотите, Виктор. Действительно новые времена. Нечего падать в обморок. Новые времена! Оплаченные российским правительством программы выполняет «Ардис», в прошлом несгибаемое и неприступное издательство, издательство Набокова.

— Да. Если уж даже вы считаете, что в обморок падать нет причины — это действительно… м-м-м…. Без Левкасовых шашней не обошлось?

— Да, именно по совету Левкаса мы с издателем Кобяевым подписали аккорд.

— Вы хорошо знаете Левкаса? — спросил Виктор.

— А кто на этом свете хорошо знает Левкаса?

— Вы часто видитесь с ним в Москве.

— Ну, знаю то же, что и все. Сомнительная личность с огромными возможностями, провокатор, двурушник. В свое время продвинул в печать протоколы исключения Пастернака из Союза писателей.

— То есть сам участвовал в травле, когда гвоздили нобелевского лауреата, вываливали в дерьме, доводили до инфаркта. А потом нажился, перепродав в зарубежную печать стенограмму собственного непотребства.

— Да, да, мне рассказывали так.

Тебе все рассказали, думал Вика. И все же, Бэткинс, ты с ним готов работать. И не за спасение жизни — всего лишь за спонсорские выплаты.

А Левкас, что Левкас. Он-то ни стыда ни совести отродясь не имел. Стремился в основном с кумирами, «совестью и честью» нации чаю напиться. И достиг цели. Дотянулся до рукопожатий и американских, и любых. Это даже не изумляет. То есть изумляет, но не сильней, нежели чаепитие Солженицына с Путиным.

Мало того что выбил себе дачу в Переделкине в поселке писателей. Но и чуть было не выкупил прямо-таки пастернаковскую. Хотел переименовать в «Дом Живаго». Вот потеха бы была! При этом Левкас предвидел, что интеллигенты и чистюли не снизойдут до его общества. И наработал себе контрприемы. Научился навязывать слабохарактерным людям свое сомнительное «мы».

Бывшему лагернику дает понять, что и он, Левкас, — зэка. Еврею-отказнику — что и он еврей.

«Приезжали в темноте, просили шепотом», — написал в своем мемуарчике Левкас о таких диссидентах, как Лёдик.

Видимо, имеет заслуженно низкое мнение обо всех. Но не все же приезжали в темноте. Например, моя мама не такая? Моя мама к подобному типу и на десять бы шагов не подошла.

Зря, ох зря сам он, Виктор, в свое время с Левкасом знакомство свел…

Бэткинс рассказал о поездке в поместье Левкаса, где главный офис и резиденция. Виктор мимоходом помянул застарелые московские сплетни: как отделывали особняк, как Левкас и его англичанка дежурили на стройках и сносах. Выколупывали камины из сносимых в Москве старых домов. Выковыривали, нумеруя каждую дощечку, паркет (интересно, находили фаршированные половицы?). Дорожка от ворот к дому была вымощена тоже перенумерованной и перенесенной брусчаткой со старых трамвайных путей. Там Левкас пользовался экстерриториальностью. Жена-англичанка будто делала его угодье территорией другой страны.

У них в пятидесятые даже собственный телекс стоял на даче. Телекс! Кто помнит, что означал телекс в те года! Связь, как выразился Ленин, решала все. Ведь тогда даже банальные телефонные разговоры по межгороду могли идти только через телефонистку. «Девушка! Здравствуйте! Как вас звать? Тома?»

— Ну конечно, как же! В пятидесятые годы… все журналисты описывали это в репортажах из Москвы. Наши корреспонденты чуть ли не днями торчали на Центральном телеграфе на этой центральной улице.