Елена Костюкович - Цвингер

Понял он только, что назавтра смотреть Рублевский музей Инна просто не явилась.

Тогда у Вики и появились вопросы. Что это все-таки? Кто такая была эта Инна? Студентка, обожательница архитектуры? Выдумщица? Продажная дрянь?

— Скорее всего, гэбэшница. Может, еще и проститутка. Внешне, как правило, это изящные особы. Да на тебя ее навесили прямо в Шереметьеве, — пояснил ему Андрей, филфаковский аспирант, большой знаток французского кино, все больше по рецензиям. — Проверяли, с кем встречаться будешь, чего везешь. А она, дурища, сорвала операцию из-за очень небольшой порции валюты.

— Да нет, слушай, она же платила бы, я бы ей только возвратил.

— А ты вообще понимаешь разницу официального курса и спекулянтского, Виктор?

Виктор оставил попытки уразуметь этот город и сосредоточился на том, зачем приехал: двинулся в первый гуманитарный знакомиться с будущим местом работы. Беглым взором смерил пустующий сачок. Дотащился лифтом до девятого. И замер перед удивившей его стенгазетой: что за дацзыбао? В центре маячил обведенный рейсфедером малиновый квадрат: «Срочно набираются добровольцев на Спартакиаду». С падежами был явный нестык. Но зато публиковались списки этих из-под палки сгоняемых добровольцев. Виктор не знал, что их брали из-под палки. Лично его это заинтересовало: практика и работа! Он тукнул в двери деканата. Там, не разобравшись и даже не расчухав, что перед ними иностранец, записали его фамилию на какой-то лист.

И никто ему ничего не объяснил. На каникулах МГУшный Дом студента на Вернадского (ДСВ, в просторечии «Крест») стоял пустой. Между тем иностранцам, если по-хорошему, вход на спецобъекты в том году категорически запрещался. Объекты нуждались в доводке и не были предназначены для чужих глаз.

— Передвигаться только по коридорам безопасности!

— А где проходят эти коридоры?

Начальница переводческого отдела сурово качнула головой, не спуская глаз с Виктора.

— Так вам и сообщат местоположение коридоров! Они секретны, будут обозначены в надлежащий момент.

Дело в том, что для работы на Спартакиаде народов СССР, то есть на репетиции назначенной на следующий год Московской Олимпиады, требовались переводчики. Город уже был обклеен пятицветными кольцами, мишей и условной кремлевской каланчой, вздыбливающейся из беговых дорожек. В ходе этой Спартакиады предполагалось продемонстрировать работникам прессы и иностранным наблюдателям досрочную готовность к лету 1980-го. Первоначально устроители думали, что нужды лингвистического обслуживания покроют бесплатные переводчики — студенты языковых вузов. Но студенты, ни разу не выезжавшие за рубеж, не имевшие языковой практики, не умели понимать с голоса речь иностранцев. А иностранцы не понимали их.

Требовалось срочно отрихтовать этот бардак. Стали хватать сотрудников языковых редакций «Прогресса» и дикторов, вещавших на заграницу. Все равно переводчиков сколько надо не набиралось. Поэтому Виктора взяли сразу. Даром что он путался в местных реалиях. Но старался. Все запоминал, сам себя исправлял.

Оторопев, на второй день услышал:

— А вот вашу хипповую бороденку придется сбрить.

Виктор попал как кур в ощип отрабатывать показушные экскурсии для туристов и профессиональных делегаций. Куда его только не гоняли. На автозавод Ленинского Комсомола, на автозавод Лихачева, на кондитерскую фабрику «Рот Фронт», завод телевизоров «Хромотрон», на Второй Московский часовой завод, в колхозы «Ленинский луч» и «Заветы Ильича». По музеям показывать какие-то братины, сулеи и ендовы. Он даже о смерти Герберта Маркузе узнал равнодушно, с изрядным опозданием — так был поглощен.

Ум его работал в сотню расчетных мощностей. Все было вроде по-русски, но многое непостижимо. Спасибо, конечно, всем этим накладкам и проколам: выученное и узнанное в тот год позволило ему в будущем зарабатывать на жизнь. С тех пор Виктору заказывают экспертизы по датированию советских предметов, опознаванию городских пейзажей, «считыванию» нечетко сфотографированных книжных корешков.

Многое он добирал из газет. После его приезда в восьмидесятом Лера завела себе привычку (манию?) раз в неделю отправлять ему вырезки в пухлом конверте. Всю неделю она, вероятно, пропахивала горы периодики, вырезая курьезы, колонки аналитиков, идиотские объявления, смешные фото. Прочитывала для этого «Известия», «Вечернюю Москву», обязательно «Литературку», а позже «Аргументы и факты», «Огонек» и все перестроечное. Вот только она, похоже, с течением лет все слабее понимала, кому посылает, и надписывала на полях полуфразы, семейные шутки, явно предназначенные не Виктору — Симе.

«Тетя Маня будет порядочно недовольна, помнишь, она в Житомире из-за этого вопила возле монопольки…»

«Хорошее дело! Знал бы настройщик Корант…»

Кому это писалось? Не иначе как Симе на тот свет, где с ним обязательно рояль беккеровский, и с молоточками Корант пыхтит у рояля над вирбелем с нижней намоткой струн.

Лерочка, буленька, почему не шлешь ты их мне теперь с небес? Разве там у вас с Симой, Маней и Корантом не работает почта? Газеты неинтересные? Ну, тогда о маме рассказала бы, о себе. Ничего от вас не слышу вот уже которую вечность.

На «Лужники» гоняли колоннами студентов, невзирая на летние каникулы. Выдавали грабли и командовали грести с газонов палую листву. Слышался зык преподавателя физкультуры: «Сейчас я буду формировать кучу!» — и ехидный фальцет курсового остряка: «Нам отвернуться?»

На стадионных откосах были рассажены солдаты. Потея в глухих гимнастерках, а временами с голыми лоснящимися торсами, они вертели пластмассовые плашки. У каждого солдата был набор таких плашек плюс еще и по толстому пучку флажков. Плашки были двусторонними. Двуцветными. Каждая группа слаженно подымала по команде щитки, загораживаясь ими, и махала флажками под командный рык. Издалека трибуна казалась картиной, где из мелких мазков складывались то герб СССР, то олимпийский логотип, то улыбающийся миша. И даже главный фокус — миша, роняющий слезу.

Чтобы отрепетировать синхронность, потребно было море сил.

— Пошла волна, зараза, волна пошла! Восьмые встают, седьмые привстают, остальным сидеть, а первые на карачках!

Большая морока оказалась с Лениным. Как доходило до ленинского портрета, со стадиона изгоняли свидетелей. Чтобы не затесался на трибуны или в технические нижние этажи зевака с объективом и не сфотографировал.

Ленин гримасничал. Не хотел получаться. Глаза Ленина таращились и мигали. Организаторы наливали брюхо бесплатной фантой, почти не радуясь. А ведь обычный человек чего бы не отдал, лизнуть, какая эта фанта. Фантой и потели: желтый пот окрашивал подмышки рубах, тек по подбородкам. Шныряли у подножия трибун выдохшиеся массовики, прохаживались капитаны, матюгались в рупоры. Массовики поцветистее, капитаны посвирепей.