Елена Костюкович - Цвингер

В конце двадцатых годов куколка была еще женщиной, и тогда она имела такого же карманного размера мужа, журналиста, и вдобавок какого-то микроскопического, вообразил Виктор, сынка: тот родился на свет, следует полагать, сразу с лупой на цепочке. В те времена муж Констанции работал в корпункте РОСТА, а потом ТАСС в Италии. Жили они в Риме, и в малюсеньких ушах у них звенели воскресные ватиканские колокола, глушившие вой муссолиниевских толп. Обитая в Париоли, по вечерам они дружно читали Маркса, в которого свято верили, и нового для себя Грамши, и все крепче уверялись в преимуществах советской системы, потому что посмотрели фильм «Цирк». А прямых у них впечатлений не было. В СССР они не ездили. Итальянизировались в мелочах и узнали на опыте, что младенчика можно вскармливать шпинатом и пармезаном, заправленными оливковым маслом, если у матери не хватает молока. Благодаря апулийскому олею, тосканскому вину и римскому солнцу мальчик вымахал гораздо крупнее своих родителей-заморышей. Они вернулись семьей в СССР в тридцать седьмом по вызову министерства, через пятнадцать лет после начала итальянского пребывания. Мужа взяли сразу, на вокзале. После расстрела мужа Констанция отсидела десять лет в лагере для жен изменников родины — АЛЖИР. По этому поводу отзывалась сурово:

— Не знаю, какое уж нарушение социалистической законности вы находите… Нам, женам, полагалось десять лет, вот десять лет мы и отсидели. Я не жалуюсь. Другое дело, что они не дали себе труда, например, меня известить о гибели сына, которого убили на фронте, когда ему не было девятнадцати. По закону мне полагалось извещение о смерти ребенка. А они не соизволили прислать. А вообще, жизнь шла и в лагере. Правда, почему-то отобрали у меня Маркса, конспекты. Но я многое помнила наизусть и читала лекции по марксизму солагерницам. Не все внимательно меня слушали, должна признать. Такие, как Гися, — да, да, ты, Гися! — нигилистки, не понимали значения его мощной мысли. Ты помнишь, как мы ссорились, спорили до крика!

Одна из лучших подруг-старух была задиристее других, вольтерьянка и воительница. Она негодовала и на Ленина, и на Маркса, а Констанция была и осталась убежденной коммунисткой.

Из схватки с этой Гисей Констанция выбиралась, как правило, в царапинах.

Констанция в портках, Гися в синем потерханном платье с гипюровой гесткой. Констанция писала очерки об Италии по старой памяти и по новым книгам, которые ей таскали пачками итальянские журналисты; Гися перепечатывала, редактировала и доводила до ума цитаты на иностранных языках. Констанция обожала сигареты в цветных коробках, на импортные пачки любовалась, как на Рафаэля. Гися, с букольками, признавала только «Беломор». Антония, вытащив свой пестрый кисет, бумажку тоненькую, итальянские фильтры, набила и одной и другой козьи ножки, да еще с травкой; старушки с благодарностью приняли и сладко затянулись. Обе держали курево по-блатному, защемляя двумя пальцами и повернув вниз.

Гися, в кудерьках, в сентябре сорок второго спасла Сорок седьмую армию Черноморской группы войск в Новороссийске, когда она была военной переводчицей на Кавказе. Она работала в ближней разведке — высший риск среди военных профессий. И вот в момент, когда Семнадцатая армия фрицев, захватив весь Новороссийск, дралась за его восточную окраину, а русская Сорок седьмая уже готова была сдаваться в плен, настолько была измотана непрерывными атаками и истратила боеприпасы, тогда Гися проползла через нейтральную полосу и на фашистской территории подключилась к их проводу. И в такой удачный момент, что подслушала: для немцев это последняя атака, у них тоже кончаются силы, они пытаются в последний раз, а не получится — отступят. Чуть не налетев на гитлеровских связистов, спасла какая-то канава, Гися докатилась кубарем в расположение и доложила слышанное командованию. Это приказом передали войскам: только один бой остается выдержать. Выдержали.

Села Гися после войны как террористка, участница мирового еврейского заговора.

Ради Виктора с Антонией старушки метали на стол все. Отнекиваться было нетактично: прибивавшиеся к трапезе гости, многие бывшие лагерники, с вожделением взирали на эти блага. Вареная картошка, капуста, соленые огурцы и маринованные помидоры. Констанция подала на блюдце творожнички несъедобные. А Гися принесла к чаю булочку для диабетиков и нарезала на много ломтей. По числу присутствующих.

Чай, чай, бесконечное доливание кипятка в спитую заварку — не чифирить же приходят. Антония вынула из сумки шесть чашек в подарок. Констанция раскричалась:

— Нелепая расточительность! Моя смерть не за горами, а вы тут целый обзавод!

Итальянский язык у нее был немножко детский, но четкий и правильный.

— А потому что надоело чай по очереди пить у вас, — безмятежно парировала Антония.

Звонок в двери, в однокомнатной квартире уже не было места, все новые соседи заявлялись «на итальянцев», вытрясали из кулечков твердые пряники, вроде пуговиц от мужской куртки.

— Что здесь, все соседи социально близкие?

— Так это писательский кооператив, — спокойно ответила Констанция.

И Виктор тут вспомнил, как и в домах творчества судачили, что вот-де строится в Москве кооператив «Аэропорт», и как мечтали Сима с Плетнёвым: туда бы переехать, перенестись, переселиться поближе к «Новому миру», к Твардовскому, к издательствам, к театрам, вырваться из душной провинции…

Вместо тарелок у Констанции использовались железные миски. Хозяйка норовила подложить к недоеденному кусочку рыбы в миску зазевавшемуся гостю кремовый торт. Нипочем не позволяла Антонии и Виктору раздать салфетки. Кому надо, пусть берет, кто не привык — незачем зря поганить бумагу.

В раковине в кухне на дне прела склизкая кучерявая заварка. Виктор думал, что именно там самозарождался страшный зверь-гриб-чага, которого потом отселяли на подоконник в трехлитровой банке, холили и берегли, как в следующую эпоху — тамагочи.

— Когда у меня в доме нет ничего, все равно есть замороженная треска для кошки, — гордо сказала Констанция, видимо готовя шутку. — И мной она тоже излюблена. Это я из словаря Даля. «Тухлица. Излюбленная крестьянами вонючая рыба».

Однако пару раз в месяц, как понял Виктор, наведывались итальянцы, из консульства и посольства, взявшие над Констанцией шефство. Плюхали на стол пакеты, там — пластиковые упаковки брезаолы, красное вино, торрони и пармезан. Причем с запасом, чтобы и гостям хватило, и хозяйке бы впрок осталось. Вместе с заграничным полиэтиленовым пакетом.

После первого или второго тоста, произнесенного лысым соседом-острословом: «Да здравствует все то, благодаря чему мы несмотря ни на что!» — как-то неожиданно, зацепившись языками, общество тронуло щекотливые темы, причем Виктор с Антонией оказались под перекрестным огнем. На них набросились и гости, и обе старухи, с первой же секунды стакнувшиеся на почве общего возмущения европейскими левыми.