Елена Костюкович - Цвингер

— Ой, это ты извини, Лиличка, я имею в виду, что ты тоже нас значительно моложе. А мы с Симой застали еще ролики. Ролики были гораздо интереснее. Ролики соскакивали. Нам иногда вожатые разрешали за веревки дергать, на место их возвращать.

— Уселся, Лёдик, на конька, теперь тебя ни на какую тему сдвинуть невозможно…

На самом деле именно благодаря этому коньку Лёдик в первый день в Киеве всех спас от неловкости. С присущей грацией. Ульрих-то не знал, как повернуться. Свататься прежде не приводилось. Русский язык забыл, кроме лагерного. Ульриху предъявили Вику, буравя женихово лицо пытливыми взорами. При этом Люка отвернувшись вышла из комнаты. А Ульрих и глазом не моргнул. Облапил Викочку в пышные объятия: «Лючия — уже давно моя жена в мечтах! Он — уже давно мое дитя!» Семейные шерлокхолмсы соображали как могли. Люка молчала. Все терялись в догадках, размышляли и толкли воду в ступе. Сима ел глазами Ульриха и сопоставлял тапирьи Ульриховы черты с Викиной мордочкой. А Лера взмахом ресниц закрыла обсуждение. Она мгновенно поняла: нет никакого отцовства, но это ничего не меняет. Прибыла Люкина судьба. Каменная стена, за которой ее дочери, если получится, выпадет счастливо век жить. Поэтому Лера и порадовалась, и погрустила, и попугала себя, и выпила винца, и чуть пококетничала с приезжим иностранцем, и звенела бокалами, смехом, глазами сияла своими синими. И всех спасал Лёдин фронтовой говорок с сочными непечатными вкраплениями.

Славно же Лёдику потом отплатил в Париже Ульрих. Неприятием и непомощью. Не поехал встречать в аэропорт. Виктора не пустил. А когда-то Плетнёву обещал с три короба поддержек. Но после смерти Лючии Ульрих ничего поделать не мог с собой: ненавидел Плетнёва. Клеймил… И тем сильнее потом раскаивался после его смерти, неожиданной, вполне возможно — насильственной. Такой же страшной смерти, как Люкина.

— Ну, это ты, Лёдик, считаешь этого Ульриха занудой. А я уверена, важней всего — чтобы Симина дочка его любила. Ей с ним жить.

— Да это тоже вопрос. Мы с Лерой и Симой долго говорили, пытались анализировать ситуацию, говорили в Киеве, даже не один раз, помнишь, Сима? Телефон-то она ему не дала при первом знакомстве. Он ко мне в Париже подобрался, из меня сведения вытянул. Но она-то, она, Лючия, с ним знакомиться тогда в Москве, скорее всего, не собиралась…

Да, это был не сказочный рыцарь, а потертый и одышливый, грузный сорокатрехлетний экс-зэка с нудным нравом. Лёдик не расположился к нему с первого знакомства. И утверждал, что Люка тоже.

Интересно, что думала сама мама.

Привыкла, притерпелась? У них было полное взаимопонимание. Это и Вика помнит. Все потому, что Ульрих умен. И до чего умен. Знает, как кого к себе расположить. Чтоб, например, с первых парижских недель утвердиться, стать Викторовым отцом (он с первого дня так вел себя и намекал, будто вправду отец! Вику это злило), Ульрих действительно нашел гениальный ход. Взял Вику, и съездили в Роттердам на завершающий матч Кубка кубков. И Виктор тогда впервые увидел игру «Милана» под управлением жирного, жовиального Нерео Рокко. Увидел — и обомлел. И сердце им отдал целиком, Нерео Рокко и «Милану». Лет на двенадцать. Хотя не только Рокко. Изрядная доля сердечной любви совершенно обоснованно досталась и Ульриху.

Люка не опровергала намеков Ульриха на отцовство, но и не поддерживала. При ее жизни оформить усыновление не успели. А после Люкиной смерти Ульрих Вику все-таки, как знаем, заграбастал-усыновил.

Да, Вику и Ульриха соединила крепкая родственность. Но сколько бывало и раздражения. Особенно в переходный возраст. Да и по складу души различались. Ульрих с мамой были гораздо сроднее. Оба точные, суховатые. А с Виктором, если б не большая любовь к нему Ульриха, вряд ли бы удалось наладить контакт. Ульрих без того не может, чтобы все не обдискутировать, не обмямлить. Маниакальный педант. Как уберет, пойди найди, куда он передислоцировал, скажем, тапки. В доме декартовская геометричность.

— Чем аккуратней разложены вещи, тем неопределимей, чем, кто и когда в этом пространстве занимался!

Вздымая лютеранский палец вверх, Ульрих обучал Вику на практических случаях:

— Вечером седьмого сентября сорок третьего немцы проведали о местонахождении Муссолини исключительно благодаря идиотской шифровке из Аквилы, направленной шефу итальянской полиции Сенизе. Начальник римского гестапо Каплер знал этот шифр! Несоблюдение инструкций, видишь, Виктор, губит кампании, а также государства и самих несоблюдающих!

У Виктора висит подаренная Ульрихом картинка: искаженное ужасом лицо тонущего моряка. Подписано: «Сболтнул — затонул». Loose lips sink ships .

— Кто-то сболтнул, конечно. И не удалось охранить маму, при ее бесспорной аккуратности. И при моем опыте. Опытность и подвела. Я был гнусно уверен в себе. Думал — ну хочет сотрудничать с «Посевом» и «Ардисом», ну пусть редактирует. Наметится угроза или что, я уловлю и включусь. И в мамины дела не лез, не проверял, не допытывался… Кто знал, что от Плетнёва потянется контрабанда? Через Люку? Что весь риск ляжет на нее?

В горле пересохло, резь в глазах. Виктор дорого бы дал за чашку горячего чаю, да нет сил готовить себе. Хотя во «Франкфуртере» имеется на столике в номере все необходимое… Ладно, будем читать дальше, это отвлечет.

— Что еще у вас новенького тут в Москве?

— Премию КГБ Саше Галичу только что дали.

— Это шутка, Лиличка?

— Какая шутка, правда. За фильм «Государственный преступник». Премию КГБ.

— Неисповедимы пути твои, господи. А как вообще Саша?

— Он очень на коне. Закончил съемки фильма с французами о Петипа.

— Так, может, он как раз с французами письмо нашему Ульриху переправит?

— Я спрошу. Хотя, наверно, французы уехали и с концами. Премьера уже была. Премьера была месяц назад в Париже.

— А что за фильм?

— По-французски называется «Ночь прощания», у нас «Третья молодость». Непонятно, почему так по-разному. Но Сашу и не думали возить на эту премьеру. Без него отпраздновали. А вообще я буду иметь в виду, конечно, что ты ищешь оказию во Францию. Будь спокоен, Сима.

— А где и когда Саша Галич будет в ближайшее время петь?

— Лёдик, ну вот видно, что ты напился. Ну что ты говоришь? О чем спрашиваешь? Давай на эту тему в другом месте!

— Ага, чего бухтишь, ну, Лиличка, ну хорошо, не буду тут. Думаешь, могут нас подслушать? Так мы тут уже с Симой такого наклеветали…

— Лёдик, хватит, и Сима, очень вас обоих прошу. Не надо больше пить, и не надо на всякие темы высказываться.

— Ну ладно. В прошлый мой приезд в октябре Галич пел в этом самом… сангигиены… Ну, во втором меде… Про это хоть могу я сказать? Ведь это уже — дела давно минувших дней? Он в морге выступал, знаете? Я восхищался. Замечательные стихи. И смотреть на Сашу всегда — восхищение. Как он колки подтягивает, как он берет гитару… «Красный треугольник» — песня на века!