Лариса Райт - Исповедь старого дома

Что тут скажешь? Аля сказать не могла ничего. Она уже не злилась и не раздражалась, только хохотала, как сумасшедшая, перечитывая абсурдное предложение матери. И чем веселее и беззаботнее был ее смех в первые дни после получения письма, тем больше грусти и обеспокоенности слышалось в нем, когда перечитывала она эти строки соседке по гостиничному номеру в Ленинграде.

— Ты? В пензенский театр? Ой, держите меня! — притворно хваталась за живот коллега по съемочной площадке.

— Смешно, правда? — пренебрежительно дергала плечом Аля, боясь признаться в том, что с каждым днем перспектива оказаться на далекой от столичного театра сцене становилась все реальнее.

Вид дворцов, мостов и каналов повергал ее теперь в уныние, коридоры «Ленфильма» навевали усталость, щебет молодых актрис вызывал раздражение. Слишком сильным оказалось сожаление от того, что в скором времени придется со всем этим расстаться. Она больше не бродила по улицам, не покупала в кондитерской конфет, чтобы гонять чаи со съемочной группой, не вчитывалась в имена актеров на афишах ленинградских театров, не пыталась примерить город на себя, чувствуя, что он ускользает в зыбком тумане белых ночей. Аля почти поверила, что судьба повернулась к ней спиной. Но вдруг:

— Сегодня съемки до четырех, потом все свободны, — объявил помощник режиссера, не забыв добавить в интонацию заветную нотку интриги.

На интриги брат-актер падок. И вот уже помрежа рвут на части вопросами:

— С чего такая милость?

— За чье здоровье свечку ставить?

— Главный вспомнил о том, что артисты — тоже люди?

— А дорабатывать придется? Я в выходной не могу, у меня спектакль.

— Не у тебя одного.

— Нет, у него, видите ли, планы, а мы побоку.

— А меня, вообще, из театра только на день отпустили. Сказали: «Что там играть-то: «Кушать подано». Полчаса — все дела». А если перенесет теперь сцену? Что мне тогда делать?

— Тогда — не знаю, — откликнулся наконец помреж, — а сейчас — бежать во Дворец культуры имени Первой пятилетки.

— Да что я там забыл-то?

— «Таганка» приехала! — Помреж не скрывал торжества. И тут же со всех сторон:

— «Таганка»?

— «Таганка»!

— Какой состав?

— И Высоцкий? А Высоцкий?

— А что привезли?

— Какая разница, все равно билетов не достать.

— Значит, наш режиссер на спектакль отправится.

— А как же? Ему-то контрамарочку отстегнули.

— Эх, мне бы хоть одним глазком…

— А я двумя посмотрю, — торжественно объявил помреж, взметнув вверх правую руку с двумя зажатыми в ней бумажками.

— Билеты… Билеты… Билеты… — на одном дыхании прокатилось завистливое эхо.

— Два. Один…

— Продашь? Продай мне! Сколько хочешь?

— А почему сразу тебе? Я бы тоже не отказалась.

— А давайте жребий бросим…

— Ох, я такая неудачливая…

— Слышь, Серега, продай! Как человека, прошу!

Серега только улыбался загадочно, потом отреагировал:

— Билет не продается, а дарится безвозмездно. — Быстро подошел к Але, протянул: — Держи!

— Мне?!

Аля почувствовала, как сердце заколотилось в предвкушении неимоверного, почти непостижимого счастья. «Таганка» в те годы была мечтой всех и каждого, а уж студенты театральных вузов дневали и ночевали у порога знаменитого театра, лишь бы заполучить вожделенный билетик. Аля дневать и ночевать не могла, потому что много снималась, а когда наконец оказывалась в Москве, вынуждена была сидеть за учебниками и репетировать курсовые работы, чтобы догнать свою мастерскую и не вызвать неодобрение руководителя, который и так был недоволен вечно отсутствовавшей студенткой. И что же? Получается, если гора не идет к Магомету… «Таганка» сама приехала к ней, и отказаться, несмотря на упадническое настроение, невозможно.

Настроение вмиг улучшилось, Пенза снова стала призрачно далекой, занудный помреж Серега, которого Аля прежде избегала, оказался довольно милым, а злые глаза завистливых коллег — добрыми. Казалось, весь мир радуется вместе с ней и категорически запрещает возвращать вожделенный билет.

Билет лежал в маленькой дамской сумочке — лакированной с золотыми веточками-застежками, под названием «ридикюль», что ее хозяйка, Алина соседка по комнате, выговаривала с почтенным придыханием. Сама Аля крутилась у зеркала: укладывала локоны и рассматривала макияж так придирчиво, будто собиралась на самые важные в жизни пробы. Нет, она и не помышляла проникнуть в святая святых и понравиться кому-то из ведущих актеров или (почему бы и нет?) самому Любимову. «Таганка» казалась ей настолько нереально волшебным театром, что хотелось выглядеть достойной этого волшебства, окунуться в миг, когда иллюзия превратится в реальность, стать принцессой, случайно попавшей на бал.

Происходящее в фойе Дворца культуры имени Первой пятилетки на бал походило мало. Актеры, одетые революционными матросами и красными командирами, что-то воинственно выкрикивали и, отбирая у зрителей билеты, протыкали бумажки штыками винтовок. Публика крутила головами одновременно и боязливо, и восхищенно. Перешептывались:

— Какая находка!

— Отличное воссоздание атмосферы!

— Высоцкому так идет бушлат!

— Говорят, он снова будет сниматься у Хейфеца здесь, на «Ленфильме».

— А что за картина?

— Пока не знаю, вроде по Чехову что-то. Я слышала, что пригласили Даля, Терехову и Максакову [2] Речь идет о картине «Плохой хороший человек» по повести А.П. Чехова «Дуэль». .

Сказочное настроение Али на какие-то секунды помрачнело: «Других пригласили, а про нее забыли. А она бы тоже могла и по Чехову, и с Высоцким». Но грустные мысли быстро были вытеснены новыми всеобщими вздохами восхищения:

— Демидова!

— И Золотухин, Золотухин!

— Где? Где?

— Да вот же, с винтовкой.

— А у Хмельницкого лента пулеметная.

— Точно. И гитара. А почему гитара не у Высоцкого?

— Да они же все поют.

— Я думала «Доброго человека…» привезут, а тут…

— Вам не нравится? По-моему, очень смело. На злобу дня, так сказать.

— А Брехт не на злобу дня? Доброта в современном мире — понятие устаревшее. И потом обидно: Москва бурлит, Москва кипит, обсуждает, а у нас винтовки со штыками.

— Ну, нам тоже есть что обсудить: «Мещане» в БДТ или «Пигмалион» в Ленсовете. Фрейндлих просто…

— Да «Пигмалиону» уже десять лет скоро стукнет! Смотрите, Филатов в бескозырке!

Аля вспомнила красавицу-актрису, чей исполненный достоинства взгляд провожал ее с театральных афиш, и почему-то стало обидно и за нее, и за весь театральный Ленинград, и за самих ленинградцев, рвущихся посмотреть на московских актеров, как на небожителей, хотя в их родном городе могли встретиться таланты и равные по силе, и даже более яркие, чем столичные.