Лариса Райт - Исповедь старого дома

— Это я, — прозвучало в трубке, когда Анна ответила на прорвавшийся сквозь грохот звонок телефона.

— Да? — Женщина затаила дыхание. Сейчас мама скажет, что она была не права. Сейчас признается в ошибках или, по крайней мере, согласится с тем, что и Аня кое-что умеет на сцене, сейчас…

— Прости, я не смогла быть. Как все прошло?

Аня не помнила, как нажала отбой. Телефон ехидно улыбался с пассажирского кресла, Джексон пел о том, что она была похожа на королеву красоты с киноэкрана [7] Слова из песни Майкла Джексона «Билли Джин». , а слезы застилали глаза. Аня не заметила красный сигнал светофора…

— Красный, Дружок, слишком обязывает, — Анна вытерла испачканные краской руки о фартук. — Подростку, конечно, хочется яркости и необычности, но через какое-то время ей самой станет неуютно в окружении сплошного красного, так что придется разбавлять атмосферу. Как думаешь, а? — Анна потрепала собаку за ухом, в раздумьях разглядывая кровать. — Немного подсохнет, и нанесем рисунок. Только какой? Что у детей нынче в моде? Надо бы написать, спросить, чего хочет сама девочка. Давай-ка, пойдем, воспользуемся благами цивилизации.

Женщина с собакой вышли из мастерской и направились к дому, который с тоской наблюдал за этой идиллией. Совсем скоро ему придется привыкать к каким-нибудь другим звукам и запахам, а он уже успел полюбить стук молотка (он напоминал ему о собственном рождении и детстве), скрип пилы и жужжание рубанка. Дом наслаждался даже запахом морилки, который ветер, бывало, приносил из распахнутых окон мастерской. А теперь все это должно было исчезнуть.

Дом обидчиво заскрипел ступенями крыльца, когда Анна с собакой поднимались на террасу. Дружок резко остановился, повел ушами, прислушался, будто спрашивая у дома: «Что это ты, старик, разворчался?» Но дом отвечать не собирался. Собака с ее безотчетной радостью и готовностью к любым переменам снова его раздражала. Сдались ему реакции псины! Дом наблюдал за действиями женщины. Она включила ноутбук, застучала по клавишам, перечитала написанное и отвернулась от экрана. Снова обратилась к собаке:

— Знаешь, Дружка, что самое сложное в такой переписке? Получать новые сообщения с просьбой о встрече и отвечать, что я не принимаю и никуда не езжу. Я никуда не езжу, Дружок. Знаешь, почему я этого не делаю? Думаешь, дело в том, что боюсь быть узнанной? Я тебя умоляю! Уж для кого, а для актрисы сохранить инкогнито проще простого. Пользоваться гримом умею так, что родная мать не узнает.

Дом весь обратился в слух. Из разговоров Анны с режиссером и с матерью он уже успел сделать вывод, что женщины хотели сохранить свое пребывание в тайне. Но теперь получалось, что Анна могла себе позволить менять облик и встречаться с людьми, но не делала этого. Почему? Конечно, надолго, наверное, больную оставлять не решалась. Все-таки до электрички идти далеко, да и трястись потом в поезде — удовольствие сомнительное. Но ведь есть же машина. Стоит себе под тентом, ждет своего часа. Он помнил, как привезли женщин. Сидевший за рулем мужчина вынес с заднего сиденья лежачую, вынул из багажника чемоданы и, взяв у Анны деньги и выслушав благодарности, откланялся, оставив женщине какую-то карточку. Карточка эта потом так и валялась на подоконнике, на ней было написано «Водитель по вызову». Но больше его не приглашали, да и поедет ли кто-то в такую даль? Но машина стояла, значит, на ней когда-то ездили. Иначе зачем она нужна?

Анна встала со стула и вернулась к крыльцу. Прислонилась к косяку двери, постояла, не отрывая взгляда от того места, где под тентом пылилась машина:

— И зачем ты теперь нужна? Все равно я не вожу больше.

Дом всегда умел слышать главное. «Больше не водит? Значит, раньше водила, а теперь нет? Почему?»

Анну услышала и та, которая знала ответ на этот вопрос. Услышала и закричала из комнаты:

— Нука! Врач же сказал: «Не вспоминать!».

Анна откликнулась, больше себе, чем матери:

— Разве об этом можно забыть?

Забыть о спектакле дочери у актрисы Панкратовой не получилось. В театре она была и в талант Ани поверила. Но одно дело — увидеть свою ошибку, а другое — признать. Продолжать высказывать сомнения по поводу гениальности Аниной игры было бы проявлением скорее глупости, чем упрямства. Алевтина Андреевна менять свои суждения не привыкла, и сознаваться в своем поражении казалось ей настолько мучительным, что она предпочла соврать. Ну, не было ее на спектакле, как же она может о нем судить?

На следующий день после премьеры Алевтина Андреевна проснулась в прекрасном расположении духа. Ей предстояли пробы на картину известного режиссера, но результат был заранее известен. От нее требовалось лишь приехать, отыграть пару сцен и оставить автограф в конце договора. Роль обещала быть интересной и помимо неплохих дивидендов обещала принести изрядное удовлетворение.

Алевтина Андреевна тщательно уложила волосы, нанесла макияж и полюбовалась своим отражением в зеркале: волосы, пусть уже не натурально черные, но все еще густые, обрамляли чудесно подправленный хирургами овал лица. Глаза в результате операции смотрели чуть удивленно, но придавали и без того прекрасному образу особую пикантность: небольшая раскосость только прибавляла шарма. Шея, к которой у Алевтины Андреевны накопилось множество претензий, была чудесно задрапирована широкой нитью жемчуга (конечно же, натурального), а все, что находилось ниже шеи, было подтянуто и аппетитно благодаря косметическим процедурам и искусно подобранному корректирующему белью. Актриса имела полное право остаться довольной своим обликом. Она и осталась. Напевая под нос какую-то дурацкую мелодию, она налила себе кофе и включила телевизор.

Следующие пять минут запечатлелись пятнами разбрызганного кофе на светлой блузе, а в сознании — обрывками фраз диктора новостей: «…получила множество тяжелейших травм, ожоги большой поверхности тела… не дают утешительных прогнозов… была великолепной актрисой».

Это холодное «была» резануло слух Алевтины Андреевны сильнее всего. Дрожащими руками она схватила мобильный телефон, все еще хватаясь за спасительную мысль: однофамилица. Безнадежно: телефон пестрел десятками непринятых вызовов. Актриса Панкратова не любила беспокойства, считала лучшим средством от синяков и мешков под глазами крепкий восьмичасовой сон, а потому на ночь отключала звук телефонов.

Отключай — не отключай, а рано или поздно реальность тебя догонит. Вот и теперь трубка беззвучно завибрировала в руках актрисы. Панкратова быстро нажала отбой и нахмурилась: теперь пристального внимания прессы не избежать. Станут докучать, выпрашивать интервью, каждый час справляться о состоянии больной. Но если от журналистов еще можно было отделаться известной фразой «без комментариев», и никто не посмел бы Алевтину Андреевну за это осудить, то как поступить с армией сочувствующих знакомых, которые, конечно же, придут в замешательство, если не найдут актрису Панкратову у постели дочери?