Дэвид Митчелл - Литературный призрак

Монахи больше не молились в монастырях, колокола молчали, и это продолжалось много лет.

Как сказал тот проводник своему другу — желтоволосому дьяволу: «Это было слишком ужасно».

Сменяли друг друга времена года. Я ни разу не спустилась вниз, в деревню. Зимой, правду сказать, было холодно и голодно, но лето все окупало. По утрам, когда я развешивала выстиранное белье, ко мне прилетали стаи ярких бабочек. У горной кошки родились котята, они стали почти ручными.

Горстка монахов вернулась в монастырь на вершине горы. Партийные власти не обратили на это никакого внимания. Проснувшись однажды, я обнаружила под дверью конверт. Это было письмо от моей дочери! И в нем фотография, да еще цветная! Читать я не умею, пришлось ждать, когда мимо пройдет монах. И вот что он прочитал:

Дорогая матушка!

Говорят, сейчас письма стали иногда доходить. Решила и я попытать удачи. Как видишь по фотографии, я уже немолодая женщина. А молодая женщина слева от меня — твоя внучка. На руках у нее ребеночек — это твоя правнучка! Мы небогаты. После смерти моего мужа лишились ресторана. Но дочка убирает квартиры иностранцам, так что мы не бедствуем. Надеюсь когда-нибудь увидеться с тобой на Святой горе. Ведь жизнь меняется, и все возможно. Если же этого не случится, мы обязательно встретимся на небесах. Мой приемный отец много рассказывал мне про твою Святую гору. Он уже умер. Поднималась ли ты когда-нибудь на самую вершину? Оттуда, наверное, виден Гонконг! Береги себя. Я молюсь за тебя. Молись и ты за меня.

Потихоньку стали появляться паломники. Их становилось все больше и больше: тонкий ручеек превратился в поток. У меня появились деньги, и я обзавелась цыплятами, и медной сковородкой, и мешком риса на зиму. Все чаще стали бывать иностранцы: то длинноволосые, то размалеванные, то черные, то розовато-серые. Уж не слишком ли много их пускают? С другой стороны, иностранцы приносят деньги. У них денег куры не клюют! Говоришь им, что бутылка воды стоит двадцать юаней, — и они платят, даже не дав нам возможности поторговаться. Очень невежливо с их стороны.

Однажды был такой случай. Летом комнату наверху я сдаю. Сама сплю внизу, на кухне — повесила там отцовский гамак. Конечно, мне это не по душе, но что делать — нужно подкопить денег на похороны или на случай нового голода. За ночлег с иностранца я получаю больше денег, чем выручаю за неделю с нормальных людей, торгуя лапшой и чаем. В тот вечер у меня остановились сразу иностранец и нормальная семья — муж, жена, ребенок. Иностранец не умел говорить — объяснялся жестами, как обезьяна. Наступила ночь. Я заперла чайную и легла в гамак. Сын моих постояльцев не мог заснуть, поэтому мать рассказывала ему сказку. Занятную сказку, как трое животных думают о судьбе мира.

Вдруг иностранец заговорил! Человеческим языком!

— Простите, где вы услышали эту сказку? Вспомните, пожалуйста!

Женщина удивилась не меньше моего.

— Матушка рассказала мне ее, когда я была девочкой. А ей рассказала ее матушка. Она родилась в Монголии.

— Где в Монголии?

— Не знаю. Знаю только, что в Монголии.

— Спасибо. Простите, что побеспокоил вас.

Он подошел к двери и попросил выпустить его.

— Но я не могу вернуть вам деньги, — предупредила я его.

— Не важно. До свидания. Желаю вам всего хорошего.

Странный какой! Но он твердо решил уйти, поэтому я отодвинула засов и распахнула дверь. Ночь была звездная, но безлунная. Иностранец вышел и стал спускаться вниз, хотя собирался на вершину.

— Куда же вы? — крикнула я вслед.

Но он исчез из виду, провалился в лесную тьму.

— Что с ним? — спросила я у Дерева.

Дерево промолчало — тоже не знало, наверное.

— Мао умер!

Первым эту новость мне сообщило Дерево ярким солнечным утром. Потом ее подтвердил монах, поднимавшийся в гору. Его лицо светилось от радости.

— Хотел купить рисового вина, чтоб отпраздновать это событие, но все вино уже разобрали! Одни всю ночь проплакали. Другие проговорили о том, что нападение Советского Союза теперь неминуемо. Члены партии попрятались за закрытыми ставнями. Но большинство всю ночь веселились и запускали фейерверки.

Я поднялась по лестнице в комнату, где молоденькая девушка лежала без сна и мучилась от страха. Я знала, что она — призрак, потому что лунный свет проходил через нее насквозь и слышала она меня с трудом.

— Не бойся, — сказала я, — Дерево поможет тебе. Оно подскажет, когда нужно бежать и прятаться.

Девушка внимательно смотрела на меня. Я присела на сундук в изголовье ее кровати и запела колыбельную — ту единственную, которую знала: про кота, что плывет на лодочке по реке.

Это был добрый год. Один за другим открывались храмы, в них звонили колокола. Теперь люди могли встречать Солнце и Луну как положено и праздновать день рождения Учителя нашего, Будды. Монахи снова стали моими частыми гостями, а число паломников доходило до нескольких дюжин в день. Толстяков приносили на носилках двое-трое носильщиков. Паломник на носилках! Такая же чушь, как паломник на колесах. Люди с куриными мозгами, которые еще верили в политику, кричали про четыре модернизации, про суд над бандой четырех, про доброго духа по имени Дэн Сяопин, который призван спасти Китай. Да пусть он устраивает хоть сорок четыре модернизации. Главное, чтоб не трогал мой чайный домик. Дэн Сяопин придумал такой девиз: «Богатство не порок» — и призвал всех обогащаться.

На вершине Святой горы несколько раз открывался глаз Учителя нашего, Будды. Монахов, которым посчастливилось увидеть это чудо, подхватила некая сила, и, пройдя по двойной радуге, они оказались прямо в раю. Еще одно чудо случилось совсем рядом со мной. Мое Дерево надумало обзавестись потомством. Однажды осенью я обнаружила, что на нем растет миндаль. Чуть повыше — фундук. Я бы не поверила, если б не видела своими глазами! Негромко зашуршала ветка, и к моим ногам упала хурма! Спустя неделю я нашла под деревом айву, а потом несколько яблок. Дерево поскрипывало, когда я спала, и звуки цимбал сопровождали меня в ночных странствиях.

По ночам мне часто снился отец в темном, страшном месте, возле пещеры на берегу высохшего пруда. Он смотрел на меня умоляющим взглядом. Руки его были связаны над головой. Несколько раз, заваривая чай для посетителей, я слышала, как он шаркает в верхней комнате, закуривает сигарету, покашливает. Учитель Будда объяснил мне, что отец страдает из-за своей вины. Его душа томится в клетке, потому что он не довел дело жизни до конца. Его душа будет пребывать в темных низких мирах, пока я не совершу паломничества на вершину горы.

Поймите меня правильно. Я думаю, что отец мой был полнейшее куриное дерьмо. Отыскать в нем хоть какое-нибудь достоинство труднее, чем иголку в реке Янцзы. Ни разу не сказал он мне ласкового слова, мою невинность продал за пару чайников. Но он мой отец, а долг потомков — заботиться о душах предков. К тому же я хочу спокойно спать, хочу, чтоб он перестал являться мне с умоляющим видом. И наконец, это будет неуважением к Святой горе, если я, всю жизнь прожив на ней, так и не совершу паломничества на вершину. А я уже в том возрасте, когда старая женщина, проснувшись и не сумев подняться с постели, может понять, что вчера был последний день, когда она еще могла идти куда хочет, да не знала об этом.