Дэвид Митчелл - Литературный призрак

Мысль Ганги никогда не перескакивает с одного удаленного предмета на другой. Ганга всегда думает об одном: как раздобыть еды и денег. Ее волнуют только самые близкие люди: дочь и больные родственники. Один день ее жизни как две капли воды похож на другой. Гарантированная бедность при советском господстве, борьба за существование после получения независимости. Конечно, в сознании у Ганги мне гораздо сложнее спрятаться, чем у Каспара. Одно дело затеряться в суматошном городе, и совсем другое — в малолюдной деревушке. Некоторые хозяева очень чувствительны к изменениям в своем внутреннем ландшафте, и Ганга именно из таких. Пока она спала, я освоил ее язык, но ее сны упорно ускользают от меня.

Ганга растапливает печь. Маета не проходит.

— Что-то не так, — говорит она сама себе.

В надежде отыскать причину беспокойства она оглядывает юрту — может, что-то пропало? Кровати, стол, ларец, коврики, семейная посуда, серебряный чайник, который даже в самые трудные времена она отказалась продать. Все на месте.

— Опять твое загадочное шестое чувство?

Баянт шевелится под грудой одеял. Катаракта и полумрак не дают Ганге его разглядеть. Баянт прокуренно кашляет.

— Ну, что на этот раз? Твоя задница напела тебе, что мы получим в наследство верблюда? Ушная сера шепнула, что приползет хитрый змей и похитит твою невинность?

— Хитрый змей давно сделал свое дело. Его зовут Баянт.

— Очень смешно. Что у нас на завтрак?

Попробую, попытаю счастья.

— Муженек, а, муженек, ты ничего не слышал про трех животных, которые думают о судьбе мира?

Долгое молчание. Мне даже показалось, что Баянт не расслышал вопроса.

— Ты что, женщина, спятила? О чем ты?

В этот момент влетает Оюн, дочь Ганги. Она раскраснелась, запыхалась.

— В магазине был хлеб! И еще я раздобыла несколько луковиц!

— Умница! — Ганга обнимает ее. — Ты так рано встала сегодня, я даже не слышала.

— Да закройте эту чертову дверь! — орет Баянт.

— Ты так поздно вернулась с работы, мамочка. Я не хотела беспокоить тебя.

Ганга подозревает, что это не вся правда.

— А много сейчас народу в гостинице, мама?

Оюн большая мастерица переводить разговор на другую тему.

— Нет. Все те же двое белоголовых.

— Австралию-то я нашла в школьном атласе. Но вот где эта — как ее там? — Дания, что ли?

— Какая разница! — бурчит Баянт, вылезая из-под груды одеял, одно накидывает как шаль. Когда-то он был красавчик и до сих пор себя им считает. — Вряд ли ты когда-нибудь окажешься там!

Ганга прикусывает язык, Оюн отводит глаза.

— Белоголовые сегодня уезжают, и я очень рада, — говорит Ганга. — Не понимаю, как это мать отпустила дочь одну болтаться по свету. Наверняка они не женаты, а спят в одной постели! Никаких колец, ничего. А он вообще какой-то ненормальный.

Ганга смотрит на Оюн, но Оюн смотрит в сторону.

— Конечно ненормальный, это же иностранцы. — Баянт с шумом отхлебывает и глотает чай.

— Почему он ненормальный, мама?

Оюн начинает чистить лук.

— Ну, во-первых, от него пахнет ягодами. И еще… Глаза… Глаза у него как будто чужие, не его.

— Неужто эти двое страннее тех венгров из профсоюза, помнишь? Которые летали за орхидеями во Вьетнам.

Ганга умеет не обращать внимания на мужа.

— Этот мужчина из Дании, он все время дает чаевые, и подмигивает, и улыбается, как будто у него голова не в порядке. А вчера вечером он дотронулся до моей руки.

Баянт сплюнул на пол.

— Если он дотронется до тебя еще раз, я сверну ему башку и в задницу засуну. Так и передай ему!

Ганга качает головой.

— Нет, это было так, как дети играют в пятнашки. Он слегка коснулся моей руки пальцем и тут же отошел. Как будто запятнал. Или заколдовал. И пожалуйста, не плюйся в доме.

Баянт отламывает кусок хлеба.

— Как же! Заколдовал! Да он просто хотел соблазнить тебя. Послушай, женщина, иногда мне кажется, что я женился не на тебе, а на твоей бабушке!

Женщины продолжают готовить завтрак молча.

Баянт поскреб пятерней в паху.

— Кстати, о женитьбе. Старший сын старика Гомбо приходил вчера вечером. Просит руки Оюн.

Оюн, не поднимая головы, мешает в горшке.

— Да?

— Да. Принес мне бутылку водки. Отличная вещь. Сам старина Гомбо — несерьезный мужик, не умеет держать выпивку. Зато его свояк работает на хорошей должности. А у младшего сына, говорят, большое будущее. Два года подряд становится чемпионом школы по борьбе. Это вам не понюшка табаку.

Ганга рубит лук, ей щиплет глаза и нос. Оюн молчит.

— По-моему, неплохая мысль, а? Похоже, старший по уши втюрился в Оюн. Если у нее в животе окажется внук старика Гомбо, сразу двух зайцев убьем: ясно будет, что девочка не пустоцвет, и старику Гомбо придется действовать… Бывают женихи и похуже…

— Бывают и получше, — говорит Ганга, помешивая лапшу в бараньем супе; ей вспомнилось, как Баянт лазал к ней через дыру в юрте, под боком у спавших родителей. — Может, Оюн кто-то другой нравится. И вообще, мы ведь договорились. Оюн должна закончить школу и, если судьбе будет угодно, поступить в университет. Мы же хотим успехов Оюн. Может, она купит машину. Или хотя бы мотоцикл. Из Китая привозят.

— Какой смысл учиться? Работы все равно нет, тем более для женщин. Русские ушли, предприятия позакрывали. Что осталось — захватили китайцы. Нам, монголам, чужаки не дают пробиться. Губят нас.

— Ерунда! Вам водка не дает пробиться! Водка вас губит!

— Женщины ни черта не смыслят в политике! — разозлился Баянт.

— Вы больно много смыслите! — Ганга тоже разозлилась. — Да экономика наша сейчас загнулась бы и от простуды, если б ей достало здоровья хотя бы на то, чтоб простыть!

— Говорят тебе, во всем виноваты русские…

— Хватит валить все на русских! Дела не пойдут на лад, пока мы будем обвинять русских, а не себя. Китайцы-то могут зарабатывать деньги у нас! Почему ж мы сами не можем?

Зашипел жир на сковородке. Ганга поймала свое отражение в чашке с молоком и нахмурилась. Рука с чашкой задрожала, отражение исчезло.

— Что-то я сама не своя. Нужно сходить к шаману.

Баянт стукнул кулаком по столу:

— Еще чего — бросать тугрики на ветер!

Ганга тоже стукнула по столу:

— Мои тугрики! Куда хочу — туда бросаю, пропойца.

Баянту приходится отступить без боя — поражение неизбежно. Он не хочет, чтобы соседи услышали перепалку. Начнут болтать, что жена ему не повинуется.

Почему я таков, каков есть? У меня нет генетического кода. У меня нет родителей, которые учили бы меня различать добро и зло. У меня вообще нет учителей. Я ни от кого не получал ни питания, ни воспитания. Но я обладаю разумом и совестью. Гуманный негуманоид.

Конечно, я не всегда был таким гуманным, как сейчас. После того как доктор сошел с ума, я кочевал от одного крестьянина к другому. Я был их господином и повелителем. Я знал все их секреты, излучины всех речек, клички всех собак. Я знал их редкие мимолетные радости, память о которых долго согревала их сердца, спасая от окоченения. Я не чурался самых экстравагантных экспериментов. Иных хозяев я едва не губил в погоне за наслаждениями, возбуждавшими их нервы. Иных заставлял страдать просто для того, чтобы лучше изучить природу страдания. Я развлекался пересадкой воспоминаний из одной головы в другую или подстрекательством. Я понуждал монахов к разбою, любовников к измене, бедняков к транжирству. Одно могу сказать в свое оправдание — после того случая с солдатом я никого не убил. Но отнюдь не из любви к человечеству, надо быть честным. Из страха. Я боюсь только одного на свете: оказаться внутри хозяина в момент его смерти. Мне неведомо, что тогда произойдет со мной.