Анатолий Маев - Генетик

Марина мило улыбнулась и, попросив прощения, прервала Ганьского, предположив:

— Вы не только ученый, но и поэт или литератор?

— За последние два дня вы, Марина, — второй мой собеседник, подозревающий во мне поэта, — удивился Аполлон Юрьевич. — Да, я действительно пишу стихи, рецензирую стихотворения, однако ни поэтом, ни литератором назвать себя не могу. Странная ситуация: человека, имеющего привычку писать картины, никто не называет художником, если данное занятие не есть для него источник существования, но стоит кому-либо написать несколько строк в рифму или высказать свои соображения о прочитанном, его моментально определяют в поэты или критики. В ностальгически горячо любимой мною России, варварски уничтоженной коммунистами, трудно было найти образованного человека, который бы не вел дневник или не писал стихи. И при этом поэтов было не очень много, апрозаиков еще меньше. Но зато каких! А как был развит эпистолярный жанр… Я читал переписку современников Тургенева и Толстого. Прекрасный язык! Глубина мысли и ясность ее изложения необыкновенная! Настоящие романы в письмах! Умение красиво изложить и донести до адресата мысль было нормой для культурного человека. Увы, говорить приходится в прошедшем времени. Сегодня, к моему бесконечному сожалению, правильно построенная, грамотная речь зачастую вызывает удивление, умение подбирать рифмы автоматически причисляет к поэтам, а наличие собственного мнения о прочитанном делает критиком…

— А мы уже пришли, Аполлон, — остановила Ганьского спутница.

Они зашли в кофейню, сели за маленький столик друг против друга возле окна. В ожидании кофе ученый, дабы предупредить неизбежный вопрос, посвятил даму в круг своих научных интересов, чем немало ее удивил. Марина призналась, что видела Ганьского гуманитарием, никак не биохимиком или генетиком.

— Но тем даже интересней! — воскликнула она, пододвинув к себе миниатюрную чашечку густого ароматного кофе.

Из разговора выяснилось, что дама — специалист по голландской школе живописи, тема ее диссертации «Некоторые особенности изображения деталей второго плана в картинах Рембрандта».

Легко и непринужденно, словно не впервые встретившиеся люди, а старые добрые приятели, знающие друг друга не один год, беседовали эти двое на разные темы. Распитие кофе растянулось почти на три часа, и ни один из них не пожалел о совместно проведенном времени — удовольствие, полученное в процессе общения, было взаимным, а интерес, возникший друг к другу, — явным. Ганьский вызвался проводить Марину и оказался в Новогирееве.

В тот же вечер в то же самое время Вараниев, Шнейдерман и Макрицын ломали голову над задачей со многими неизвестными. Встреча закончилась тем, что Виктор Валентинович получил от Еврухерия номер телефона и адрес Аполлона Юрьевича Ганьского.

Утром следующего дня куратор партии по телефону связался с ученым и, завуалированно дав понять, что мотивы звонка сугубо личные, попросил о встрече, в чем ему не отказали. Ровно в полдень в квартире Ганьского раздался звонок. Вараниев тепло поприветствовал хозяина и был приглашен в комнату.

— Я в вашем распоряжении, Виктор Валентинович, — начал разговор Аполлон Юрьевич. — Чем могу быть полезен в плане решения «сугубо личной» проблемы? Но сначала успокойте меня: все ли ваши близкие живы и здоровы? — спросил ученый.

— Слава богу, все живы и здоровы, — последовал ответ.

— Это главное. Ну, так что же привело вас в мою скромную берлогу?

— Уважаемый Аполлон Юрьевич, я готов заплатить вам один миллион долларов. — Вараниев нервничал, но старался не показывать волнения.

Ганьский на удивление спокойно воспринял сказанное. Его взгляд был сосредоточен и неподвижен.

— Насколько мне известно, вы — человек слова, — решил подстраховаться Виктор Валентинович, — поэтому я здесь.

— Внимательно вас слушаю, — без эмоций произнес ученый.

— Я готов заплатить миллион долларов за рождение ребенка, — выдал гость.

— Простите, но рожать я не обещал даже за миллион, — возразил Ганьский.

— Извините, не знаю, как правильно выразиться, — виновато потупился Вараниев. — В общем, я пришел к вам просить сделать ребенка из ничего.

— Из ничего можно сделать ничего, не более того, — констатировал ученый. — Попытайтесь детально изложить свою мысль, а я уж определюсь с терминологией. И извольте предоставить гарантии вашей платежеспособности.

— Деньги я принесу к началу работы. Все дело в моей родной сестре, — приступил к изложению легенды Виктор Валентинович. — Три года назад в машину, которой управлял ее супруг, врезался бензовоз, выехавший на встречную полосу. В аварии погиб их ребенок. Сама она три недели пробыла в реанимации, перенесла многочисленные операции. И не было ни одного дня в ее жизни без слез. Сестра хочет вернуть ребенка. Именно вернуть. То есть родить его вновь. Точно такого! Рожать другого она не хочет, из-за чего у супругов в последнее время ежедневная нервотрепка… Буду краток: деньги дает ее муж, очень состоятельный человек, владеющий несколькими заводами по производству картона и туалетной бумаги. Семейной…

Ганьский вздрогнул:

— Простите меня, безнадежно отставшего от жизни раба генов и аминокислот. Я знаю, что такое «семейное» полотенце, кстати, крайне негигиеничное. И о «семейной» зубной пасте тоже. Знаю о «семейных» трусах, в конце концов. Но «семейная» туалетная бумага — это выше моего понимания. Кому в голову пришла столь оригинальная идея?

С трудом, но Виктор Валентинович сообразил, что так удивило Ганьского.

— Нет, вы не поняли. Извините, я, волнуясь, говорю невнятно. А хотел сказать, что семейной жизни у сестры не будет, если точно такой же ребенок не появится. Вы сказали, что можете это сделать. Вот я к вам и пришел.

Ганьский резко встал и стал ходить вокруг стола, обхватив лоб большим и указательным пальцами левой руки. Вараниев успел выкурить две сигареты. Наконец ученый остановился возле него и решительно произнес одно слово — «берусь». Затем сел напротив и заговорил:

— Слушайте меня внимательно, уважаемый. Первое: необходимо предоставить мне любой фрагмент тела погибшего ребенка размером не менее десятой части кубического сантиметра. Лучше всего, чтобы это была мягкая ткань. Если невозможно, тогда волосы, ногти. В крайнем случае — экскременты. Если ничего не найдете, останется один вариант — эксгумация. Кремации не было?

Гость ответил отрицательно, и Ганьский продолжил:

— Второе: мне будет необходимо кое-какое оборудование, и вам придется его приобрести. В частности — центрифугу. Перечень подходящих моделей я сообщу. Третье: я не беру на себя никаких обязательств, кроме как максимально постараться вам помочь. Четвертое: мы не составляем никаких письменных договоров. Пятое: никто, кроме нас двоих, не должен знать о деталях нашей договоренности. Шестое: первое же появление в прессе даже весьма расплывчатой информации об эксперименте автоматически будет означать полное прекращение моей работы. Седьмое: в случае удачного результата ребенку никогда не будет сообщена правда о способе его появления на свет. Восьмое: никаких претензий в случае врожденных заболеваний или уродств.