Пенни Винченци - Искушение временем. Книга 1. Не ангел

— Дорогая моя, по-моему, ты слишком торопишься, — сказал Оливер. — В ближайшем будущем я не вижу особой угрозы никому из нас.

— Оливер, мне странно слышать это. В том-то и дело. Нужно действовать сейчас, иначе станет слишком поздно. Я хочу побыстрее увезти детей из Лондона.

— Но почему?

— Все говорят, что на Лондон дождем посыплются бомбы.

— Все говорят, что война закончится к Рождеству, — заверил ее Оливер, — хотя, на мой взгляд, и то и другое маловероятно.

Селия обернулась и взглянула на мужа. Они сидели в гостиной у окна. Под ними, за набережной Виктории, мирно текла Темза, люди прогуливались вдоль нее под руку или стояли, опершись на парапет, и глазели на суда. Небо было ясным, окутанное багровым пламенем, садилось солнце — все казалось безмятежным и тихим. Селия успокоилась, волнение улеглось, но затем вдруг, когда отблески заката, оранжевого и пылающе-красного, ударили о воду, ей вдруг почудился огонь снарядов.

— Ах, Оливер. — Она поднялась и встала за его спиной, опустив руки на плечи мужу и опершись подбородком о его голову. — Это будет так ужасно… Почему люди этого не понимают? Каждый торопится завербоваться, люди идут ночи напролет, по-видимому, из отдаленных деревень. А марш по Уайт-холл под радостные крики толпы, газетные заголовки, плакаты с призывами защитить короля и страну — можно подумать, что грядет какое-то гигантское торжество, а не смерть, горе и убийства. Все уже началось. Бедняги с «Амфиона» пошли ко дну, наскочив на немецкую мину…

— Думаю, все всё прекрасно понимают. — Оливер накрыл ладонью руку жены. — Мужчины-то уж точно — в душе. Они рисуются перед женщинами, вот что. И самоутверждаются. Они не задумываются о последствиях, и это защищает их от страха. А потом, в каком-то смысле, мне кажется, сама страна хочет войны. Или думает, что хочет.

— Да как же так можно, Оливер? Как можно хотеть войны?

— Дорогая моя, это основной инстинкт, сопутствующий патриотизму, который с недавних пор идет широкой волной. Это почти новая религия. Причем она уже распространилась повсюду, вплоть до самой ничтожной улицы, самой скромной школы, самой захудалой фабрики.

— Единственные люди, кто еще сохранил хоть какой-то здравый смысл и, похоже, понимает все так, как оно есть на самом деле, — это женщины, — возразила Селия. — Каким невероятно мощным был марш женщин четвертого августа! Войну называли огромным, неистовым проявлением зла. Тогда о патриотизме не очень-то рассуждали.

— Но ведь и особой пользы не было?

— Пожалуй, не было.

— Есть и еще одно обстоятельство. С развитием средств связи, газет и радио люди больше ощущают себя… чем-то единым. Чем-то сплоченным. Что разжигает патриотизм. Добавь к этому сознание империи, славы и… — вздохнул Оливер, — и, конечно, нашу национальную уверенность в том, что уж мы-то войну не проиграем. Хотя на сей раз, боюсь, мы можем ошибаться. Германия — очень сильная страна. Действительно сильная.

— А ты пойдешь на войну? — посмотрела на мужа Селия. — Я удерживалась от этого вопроса. Наверное, боялась услышать ответ. Достаточно и того, что Джек-то уж точно окажется там, и все же…

Оливер долго молчал.

— Боюсь, придется, — наконец сказал он. — Я не смогу жить в ладу с самим собой, буду считать себя трусом.

Вновь молчание.

— Оливер, пойдем наверх, — попросила Селия. — Я хочу… побыть с тобой.

Она знала, почему вдруг желание захватило ее так внезапно и так сильно: близость была для нее тем же, чем для многих людей веселье и смех, — оградой от реальности. От неизреченного вывода из слов мужа, состоявшего в том, что если он уйдет, то может и не вернуться, и тогда будет уже неважно, в ладу ли он с самим собой.

Через неделю на Чейни-уок приехал Джек Литтон. После четырехлетнего пребывания в Индии ему полагался длительный отпуск, но его отменили, предоставив Джеку всего лишь неделю отдыха. Затем он должен был вернуться в свой полк на месяц учений, прежде чем отбыть во Францию. Что ж, неделя тоже кое-что, решил Джек, за неделю можно многое успеть. В Лондоне.

Брансон поприветствовал его, принял пальто и багаж.

— Леди Селии и мистера Литтона нет дома, сэр. Они в издательстве.

— Да, я так и думал. Я сообщил им, что вряд ли появлюсь раньше обеденного часа. Неважно. Могу ли я выпить виски с содовой, Брансон? Я немного утомился в дороге.

— Разумеется, сэр. Я подам виски в гостиную.

— А дети дома?

— Они ушли с няней, сэр. На прогулку. Скоро должны вернуться.

— Отлично. Очень хочу на них посмотреть. Близнецы были совсем крохами, когда я видел их, — на крестинах. Джайлз, должно быть, теперь уже взрослый парень.

— Так и есть, сэр. В сентябре идет в школу.

— Вот бедняга, — весело сказал Джек.

Брансон недоверчиво посмотрел на него и исчез в буфетной, откуда явился с виски на подносе.

— Полагаю, сэр, вы будете пить в своей комнате?

— Да, наверное, так будет лучше. Я… О, привет, привет! Вот вы и вернулись. Знаете, кто я такой?

Дети вошли в холл и уставились на него.

— Ну, Джайлз, уж ты-то точно меня знаешь. Я твой дядя Джек. Неужели не помнишь меня?

— Кажется, помню, — неуверенно сказал Джайлз, протягивая руку. — Здравствуйте, сэр.

— Я помню, я помню, — закричала Венеция.

— И я тоже, — повторила Адель.

— Вы не помните, — возразил Джайлз, — вы тогда были маленькие. Он был на ваших крестинах.

— Нет, помним! Правда, Адель?

— Да, помним.

Близнецы налетели на Джека, он встал и, смеясь, подхватил их на руки. Очень веселые детки. А хорошенькие какие! Необычайно хорошенькие. Как их мама Селия, роскошная женщина. Джек никогда не мог понять, каким образом Оливер, этот старый зануда, умудрился отхватить такую. Она должна была дождаться его, Джека. Он заметил Барти, вежливо притихшую у подножия лестницы, и весело улыбнулся ей:

— Привет! Ты Барти, правильно? Ты тоже подросла. Поцелуешь меня?

Он наклонился и спустил с рук близнецов. Барти подошла к Джеку и послушно поцеловала его в щеку. Она тоже была очень хорошенькая. Изумительные волосы. Забавная крошка, подумал Джек еще тогда, на крестинах. Страшно застенчивая и тихая. Неудивительно, конечно. Джек не вдавался в подробности, но даже ему было ясно, что, когда в возрасте трех лет ребенок вдруг оказывается среди незнакомых людей и ему говорят, что отныне он будет жить вместе с ними, не так-то просто это выдержать, тем более маленькому человечку. Насколько Джек помнил, Оливер тогда ска зал, что это временное явление. Как видно, оно стало постоянным.

— Сколько же тебе лет? — спросил Джек.

Барти взглянула на него своими большими карими глазами:

— В этом году будет семь.

— Гляди-ка, да ты совсем взрослая! Ну и каково это — жить с такой оравой? По-моему, караул.