Евгений Чижов - Перевод с подстрочника

– Наша задача заключается в том, – объяснял сотрудник архива, – чтобы ни одно слово Народного Вожатого не пропало, ни одно действие не выпало из истории. Неважно, что на первый взгляд они могут показаться малозначительными и обыкновенными – скрытый в них смысл нередко проявляется лишь годы и десятилетия спустя, а иные вообще рассчитаны на далекое будущее. Возможно, только нашим потомкам предстоит оценить их по достоинству, мы же должны сделать всё, чтобы точно сохранить каждое высказывание президента. Ни один его день не должен остаться незадокументированным!

Сотрудник архива говорил, оборачиваясь на ходу, быстро ведя Олега и Зару между стеллажами, словно торопился как можно скорее провести экскурсию, чтобы вернуться к оставленной работе.

– В моём отделе детства пока ещё много проблем: большие пробелы, неточная датировка многих событий, встречаются сомнительные свидетельства. Но чем выше и ближе к сегодняшнему дню, тем полнее сохранена жизнь Народного Вожатого. Начиная с инаугурации в материалах архива уже практически нет лакун, каждый день президента так или иначе отражён. Но это не значит, что там нет своих проблем! Если в отделе, посвященном зрелости, нет выпавших дней, то это не значит, что там нет выпавших часов!

Миновав помещение, полное столов с компьютерами, за которыми сидели безостановочно стучащие по клавиатурам девушки (Олегу и Заре было объяснено, что идёт перевод материалов архива в цифровые единицы хранения), они вышли в комнату со шкафами, поделёнными на ячейки. Некоторые из них были пусты, в других лежали выцветшие от времени детские вещи и игрушки: колготки, сандалии, маленькая тюбетейка, сачок для ловли бабочек, пластмассовая сабля, кучка ржавых железных солдатиков, деревянный грузовик, конь-качалка. Пока их сопровождающий рассказывал, когда и во что играл маленький Гулимов, Печигин пригляделся к Заре и заметил, что её большие тёмные глаза покрылись прозрачной слёзной плёнкой. Все эти игрушки и детские тряпки обладали для неё непостижимой для Олега аурой, приближая к ней Народного Вожатого, и этой близости она не могла вынести без слёз. Печигина же не тронул даже первый из сохранившихся снимков Гулимова, продемонстрированный сотрудником архива: на нём будущий президент в возрасте пяти с половиной лет, не отличимый, на взгляд Олега, от надувшегося мальчика в сквере с фонтанами, повторявшего позу памятника (по правде говоря, и большинство взрослых коштыров, не говоря уже о детях, всё ещё казались ему похожими друг на друга), держал вместе с двумя братьями, как и он, в трусах по колено и майках, натянутое под тутовым деревом покрывало, а отец сбивал в него спелый тутовник. Были и ещё снимки: юный Гулимов в пионерском галстуке, среди одноклассников, салютующий вожатому на линейке в пионерлагере, вылезающий в мокрых трусах из арыка и множество других, – но все они никак не приближали Олега к тому человеку, чьи стихи он должен был перевести. Наоборот, эти бесконечно умножающиеся образы Народного Вожатого как будто становились между Печигиным и стихами, заслоняли их, и пробиться к ним делалось всё сложнее. А кроме того, эти фотографии вставали ещё и между ним и Зарой, которая с головой ушла в их разглядывание, совсем, похоже, забыв про Олега.

Прежде чем экскурсия завершилась, сотрудник архива бегло провёл Олега и Зару по залам, где были собраны материалы о предках Гулимова, возводившие его род к самому Улугбеку, знаменитому астроному и поэту на троне Мавераннахра, о родителях президента, родственниках, включая самых дальних, учителях и одноклассниках, а также друзьях и подругах детства. Олег уже думал, что это никогда не кончится, было ясно, что на ознакомление с архивом не хватит и целой жизни. И всё же, когда волосатый сотрудник, стеснительно пряча руки за спину, сообщил наконец, что показал всё, что собирался, Печигин решился спросить, представлены ли в других отделах такие же подробные сведения о людях, чей жизненный путь пересекался с путем Народного Вожатого.

– Меня интересуют, в частности, его переводчики…

Сотрудник ответил, что, по его мнению, материалы о переводчиках должны быть в архиве непременно, и предложил немедленно проверить это по единой справочной системе. В зале с компьютерами он ввёл в систему фамилию Олега и тут же получил ответ в виде длинного и непонятного шифра. Олег поинтересовался, что он означает, и услышал, что всё просто: сведения о нём находятся на двенадцатом этаже, правое крыло, сектор Д, отдел 4, зал 16, ряд 6, шкаф 11, полка 4, папка номер 8427.

«Вот я и попал в историю, – подумал Печигин. – Эта папка будет храниться тут до тех пор, пока стоит памятник и коштыры верят в историческое значение своего президента. А это, видимо, навсегда».

Никакого удовлетворения от этого обстоятельства он не почувствовал. Это была чужая история, совершенно ему, в общем, безразличная, и делать ему в ней было нечего.

– А могу я увидеть содержимое этой папки?

Сотрудник архива склонил голову набок и вежливо, но непреклонно произнес:

– Боюсь, что нет. У вас пропуск на ознакомительную экскурсию, а документы выдаются только тем, кто имеет право на работу в архиве.

– Жаль… Было бы любопытно узнать, что у вас там обо мне написано.

– Скорее всего, ничего особенного. Просто биография.

– Но знаете… Моя биография… она ведь ещё не окончена…

Сотрудник сложил руки на животе и, потирая одну о другую, ещё более вежливым тоном, скрывающим, похоже, раздражение на то, что вопросы Печигина не дают ему вернуться к работе, сказал:

– Можете не сомневаться, когда она завершится, наши работники не забудут внести это в ваши документы. У нас очень квалифицированный и осведомленный персонал.

От этой обволакивающей вежливости Печигин почувствовал себя так, точно с его будущим всё уже было ясно наперед, вместе с его прошлым оно подшито в папку, хранящуюся в недрах архива, и, что бы с Олегом в дальнейшем ни произошло, ему никуда теперь не деться от бдительного внимания архивных работников, терпеливо ожидающих, когда можно будет поставить в его документах последнюю точку. И, как что-то далекое и до конца не понятое, мелькнуло воспоминание о Полине с её нежеланием оставлять за собой следы. Кажется, теперь оно становилось ему понятней.

Посещение других этажей архива решили отложить, иначе до смотровой площадки они доберутся к ночи и ничего не увидят. Сотрудник проводил их до лифта, поднявшего Олега с Зарой на последний этаж постамента, откуда сквозь весь памятник вела помещенная в вертикальную трубу винтовая лестница. Основная смотровая площадка находилась на крыше постамента, на верхнюю же, расположенную на ладони Народного Вожатого, обычным посетителям вход был закрыт, и, если бы не сделанный Касымовым пропуск, ни Олег, ни тем более Зара никогда бы туда не попали. Переполненная сознанием выпавшего ей неповторимого шанса, Зара поднималась по лестнице впереди Олега и, не оборачиваясь, одним пожатием плеч отвечала на его вопросы: