Евгений Чижов - Перевод с подстрочника

Соляное озеро осталось позади и, помаячив на горизонте, исчезло из вида.

– Я вас вообще-то хотел кое о чём попросить, – сказал Алишер. – Для вас пустяк, а для меня важно. Ночью будем проезжать границу. Не могли бы вы положить мою книгу к себе? У вас, как иностранца, она будет в безопасности. Вас, скорее всего, даже обыскивать не станут, а со своими они не церемонятся.

– А что за книга? Запрещённая?

– Официально запрещённых книг у нас нет. Обычное богословское исследование, ничего особенного. Трактат о свойствах джиннов. Но повышенный интерес к религиозным вопросам у нас сразу вызывает подозрение в экстремизме. Книгу могут запросто отнять, а меня внесут в чёрные списки.

Тут было что-то не так: джинны в представлении Печигина были персонажами читанных в детстве сказок, и их связь с политикой, возможность за книгу о них оказаться в чёрном списке казалась неправдоподобной.

– Вас так интересуют джинны, что вы даже готовы рисковать попаданием в списки? – спросил Олег, ища повод для отказа.

– Верящий во Всевышнего не может не интересоваться его врагом и подчинённым ему воинством.

Стоявший спиной к окну Алишер повернулся лицом к Олегу, придавая этим значимости своим словам.

– Кстати, автор, профессор, между прочим, Иллинойсского университета, утверждает, что джинны, хотя и обладают природой огня, могут вселяться в людей, почти не меняя их облика. Я бы на вашем месте присмотрелся к вашему другу Касымову. В его случае это бы многое объяснило.

– Шутите?

Ещё прежде чем Алишер ответил, Печигин понял напрасность вопроса. Его собеседник меньше всего был склонен к юмору. Пунцовое вечернее солнце било ему в глаза, но он не морщился, глядя на Олега в упор неподвижным взглядом расширенных на свету зрачков. Его тяжёлое лицо в бисерном блеске пота выглядело вдвойне застывшим оттого, что мимо него за окном поезда текли и текли пески.

– И не думал.

Если в начале разговора Алишер представлялся Олегу обычным диссидентом, вроде тех, чьи статьи о Коштырбастане ему попадались, то теперь он казался скорее человеком с мировосприятием, более близким героям сказок Шахразады, чем нашему времени, – таким же непостижимым, раскалённым, порождающим миражи и теряющимся в бесконечности, как пустыня за окном.

Так и не придумав повода для отказа, Олег взял книгу, пролистал в надежде найти хоть одно понятное слово, взглянул на портрет автора на обложке – типичного средневекового шейха на вид, разве что без чалмы, – и, пряча её на дно сумки, спросил себя: что, если это никакой не трактат о джиннах, а, скажем, руководство по ведению партизанской войны? Что будет, если книгу у него найдут? Поможет ли ему заступничество Касымова? Сказка, в которую он погружался, начинала обнаруживать тревожные повороты. В ней было второе, далеко не сказочное дно, обещавшее к тому же быть не последним.

Вечером он достал тетрадь, где делал путевые заметки, и записал: «Я, в сущности, не знаю, куда еду, и слабо представляю, что меня там ждёт. Не знаю, кому верить, Тимуру или Алишеру и авторам статей (среди статей, впрочем, попадались и такие, где описывалось благоденствие Коштырбастана под мудрым руководством Рахматкула Гулимова, приводились цифры и публиковались фотографии, демонстрировавшие преуспеяние и экономический рост). Не решу, пока не увижу своими глазами. По большому счёту, не знаю, и зачем еду: работать над переводами я мог и в Москве. Еду, чтобы ехать, – лучше эти нечеловеческие пески, чем стена дома напротив, где я уже ненавидел каждый кирпич, лучше это тесное купе, чем комната, где любое движение совершается в тысячный раз и невозможно избавиться от наваждения нескончаемых повторений. Я согласен терпеть эту духоту за ощущение (пусть самообман), что мне удалось оторваться от прошлого, оставить его в той опостылевшей комнате, и я могу не повторять больше самого себя, стать кем угодно и каким угодно. Говорил же Тимур, что Коштырбастан – страна, где нет невозможного».

Закрыл тетрадь, посмотрел в окно. Проезжали что-то вроде оазиса, пять или шесть чёрных овец щипали сухую траву вдоль железнодорожного полотна. Одна из них подняла голову и, вытянув шею, упорно глядела на поезд, точно ждала, что он остановится, чтобы взять её с собой, избавив от неизбежной овечьей судьбы. Остальные никакого интереса к громыхавшим мимо вагонам не проявляли.

Поезд встал среди ночи, несколько раз глухо лязгнув и издав протяжный металлический стон, прокатившийся по всем вагонам, отзываясь в чугунных сцеплениях и входя чужеродной тоской в сны пассажиров. Будя их стуком в двери, по коридорам вагонов заспешили проводники: граница. В остановившемся поезде духота тоже застыла, сделалась монолитной, неколебимой. Несмотря на стук проводника, старик на нижней полке продолжал захлёбываться храпом, казалось, вот-вот задохнётся. Печигин вышел в коридор, освещённый слабым ночным светом, встал у окна. Мимо него, едва не вдавив в стену, прошёл в туалет громадный коштыр из соседнего купе в трусах и майке, подёргал ручку двери – заперто, – побрёл назад, сонно шевеля на ходу губами, как огромная глубоководная рыбина, заслоняя своей большой головой лампы в потолке, так что чем он был ближе, тем становилось темней в коридоре. Постоял рядом с Олегом, шумно вздохнул всем телом, словно попытавшимся всплыть кверху, но вновь устало осевшим, ничего не сказал, ушёл в купе. Скоро и Печигина проводник попросил вернуться к себе, потому что по вагонам, непонятно переговариваясь между собой, пошли пограничники. Его спутники уже встали, Алишер кивнул ему, женщина с перемычкой между бровей сидела с закрытыми глазами, досматривая оборванные сны.

Приготовив документы, Олег стал смотреть в окно на кусок перрона, освещённый таким тусклым жёлтым фонарём, точно его свет не мог пробиться сквозь плотный от духоты воздух. Под ним, переваливаясь, проковыляла тётка с двумя чемоданами, остановился перекурить, облокотившись на свою тележку, носильщик, на каменную скамью села женщина, похоже, молодая – фонарь освещал только ноги в короткой юбке, открывавшей колени. В темноте, где должно было быть лицо, зажёгся красный огонёк – женщина закурила. К её коленям подошла бессонная чёрная собака, хотела ткнуться в них носом, но женщина отогнала её, затем выбросила окурок, и собака побрела за ним, качая хвостом. Эта случайная ночная жизнь была похожа на кино без начала и конца, смысл которого никогда не откроется проезжему зрителю, да и сами персонажи не знали, ради чего они оказались в этом общем эпизоде под тёмным фонарём и что им нужно делать. Печигину захотелось сойти с поезда и войти в эту сцену, словно ждущую его, оставлявшую для него свободное место. Всегдашнее желание сбежать из своей жизни в чужую. Притяжение ничейной земли, где происходящее как будто освобождается от причинности…