Евгений Чижов - Перевод с подстрочника

И снова она была права: для него, иностранца, всегда имеющего возможность уехать, ситуация в Коштырбастане никогда не будет обладать той серьёзностью, как для местных. Он был так же свободен от тяжести здешней действительности, как Касымов в Москве – от русской. Рядом с Зарой Олег ощущал это особенно отчётливо. Но даже если насчёт покушений она и не права… Он смотрел на Зарины покатые плечи, на её ключицы, волосы, глаза – со всем этим было не поспорить: чужая жизнь неопровержима. Прежде чем уснуть, она ещё раз сонным шёпотом попросила его не ездить на свадьбу. Потом голова её замерла на подушке, и вылетавший из приоткрытого рта воздух сделался дыханием сна. Он пах той сырой глубиной её тела, до которой Олегу так и не удалось добраться, поэтому хотелось вобрать его в себя до конца, не дать ни одной его крупице пропасть в темноте комнаты. «Может быть, и в самом деле не ехать, – подумал Печигин. – Сколько раз я убеждался, что её интуиция не обманывает! Куда меня несёт? Разве я не достаточно далеко ещё забрался?»

Но, проснувшись утром, он вновь ощутил в себе отчётливую тягу того течения, ток которого уловил на водохранилище, и понял, что поедет. Понял, что всегда отправится туда, куда эта сила его потянет. А для неё «достаточно» не существует, только «дальше» и «ещё дальше»…

Дорога, по которой трясся автобус, отличалась от той, что вела через пустыню к водохранилищу. Та дорога была государственной трассой и поддерживалась в соответствующем состоянии, эта же ремонтировалась последний раз, похоже, ещё в советские времена. Автобус содрогался на трещинах и провалах асфальта, и в том же ритме раскачивались перед Печигиным бритые затылки коштыров и головы их женщин в платках и хиджабах. Буквы взятых с собой, чтобы не прерывать работу, подстрочников плясали перед глазами, как и слова перевода, которые Олег пытался записывать. Вскоре эта пляска ему надоела, и он стал просто смотреть в пыльное стекло, но в голове всё равно продолжали раскручиваться строки стихов Гулимова, накладываясь на медленно вращающуюся панораму кишлаков, полей и пустых каменистых холмов. У Народного Вожатого было много затяжных, напоминающих Уитмена, перечислительных описаний того, что проплывало мимо Олега:

По дороге в полях, бесконечной дороге сквозь

бесконечность полей,

листая страницы раскрытой книги земли,

вглядываясь в её прилежных и мудрых читателей:

агротехников, механизаторов, животноводов

и пастухов,

ветеринаров, водителей, хлопкоробов,

комбайнёров, мелиораторов и садоводов,

в их глаза, уставшие от бесконечности, блеклые

от сосущей тоски горизонтов.

Их лица, залитые благоуханным по€том труда;

их руки, держащие инструмент или руль, но

способные удержать небо

от падения на землю; их женщины,

впитавшие соки этой земли, сгустив их в терпкий

и сладкий

нектар своей ласки; их дети…

И так далее. От этих долгих перечислений и однообразия пейзажа невыспавшийся Печигин начинал задрёмывать, но встряска автобуса быстро его будила. Изредка они проезжали мимо людей, которые всякий раз провожали взглядом громыхавший автобус, точно он был целым событием в их жизни. Судя по их пыльному изнурённому виду, это были те самые «читатели книги земли», бредущие по обочине или по отходящим от трассы грунтовым дорогам в глубину полей. Оттого что все они были помянуты у Гулимова (затем и понадобились ему, думал Олег, эти нескончаемые перечисления), они больше не казались так безнадежно затерянными в бессмысленной бескрайности пространства. Народный Вожатый помнил о каждом, и для любого коштыра (по роду его занятий) находилось место в его стихах.

Иногда автобус проезжал мимо того, что в поэзии Гулимова отсутствовало, – обугленных развалин, оставшихся с прошлой войны. Не раз попадались полуразрушенные дома, проломы в стенах которых были завешаны тряпками или закрыты досками – там продолжали ютиться люди. У стен почти голые дети играли в пыли с большими лохматыми собаками. На пустырях вдоль дороги встречались ржавые перевёрнутые корпуса бронемашин со свинченными колёсами и орудиями. Из опрокинутой набок БМП высыпала гурьба разнокалиберных коштырят, и самый мелкий прицельно расстрелял автобус, прижав к голому животу заменявшую ему автомат палку. Однажды водитель остановился, хотя по обе стороны дороги не было ничего, кроме полей. Вылез из кабины, подошёл к блеклому кусту у обочины, сломал несколько веток, и, когда вернулся с ними в машину, весь салон наполнил густой сладкий аромат.

– Это джийда, – объяснила Печигину Динара. – Она специально для запаха.

Динара тоже время от времени засыпала, роняя голову на грудь. Наверное, минувшей ночью ей пришлось поработать, решил Печигин. Вспомнив, что Динара учится в аспирантуре финансового института, Олег расспрашивал её об экономике Коштырбастана: правда ли, как утверждают некоторые, что страна катится в пропасть? Ничего подобного, убеждённо отвечала Динара, есть, возможно, некоторый спад, но это временное, преодолимое явление. Благодаря жёстким мерам возглавляемого Народным Вожатым правительства почти искоренена коррупция, замедлился рост безработицы, страна производит всё больше собственной продукции, всё меньше зависит от импорта… Динара говорила взвешенно и уверенно, но, когда её подбородок вновь опускался на грудь и она начинала тяжело сопеть сквозь сон, Печигин прежде всего думал о том, каким образом Зара с первого взгляда угадала в ней проститутку? И так же ли это очевидно остальным коштырам или здесь проявилась особая ревнивая проницательность?

Автобус тряхнуло, Динара наклонилась в сторону Печигина и, не просыпаясь, положила голову ему на плечо. Её губы шевелились во сне, иногда чуть причмокивали, точно она сосала конфету. Её вытянутое, спокойное во сне лицо было облито лежащим на губах, на щеках и скулах светом, как пирожное глазурью. Олег улавливал исходивший от неё едкий телесный запах, не заглушаемый ни джийдой, ни духами, и гадал, её ли это собственный запах или клиента, с которым она провела эту ночь. Долгая автобусная тряска и чередование засыпаний с пробуждениями сблизили их, и Печигин не удивился, когда обнаружил, что голова Динары лежит у него на плече уже с открытыми глазами. Автобус проезжал какие-то развалины на одиноком холме, разрушенные так основательно, что трудно было понять, остатки ли это доисламского капища, средневековой ханаки или колхозного клуба, взорванного в последнюю войну. Проводив их взглядом, Динара сказала:

– В детстве говорили, что в таких холмах есть подземные ходы, ведущие к сокровищам Тамерлана. Несколько раз мы с мальчишками лазили по ночам их искать.