Ирина Волчок - Главный приз

— Не подходи! — закричал Дмитрий, оглядываясь на ходу через плечо. — Не подходи! Назад! Юлька, назад!

Она растерянно остановилась и стала смотреть, как он, резко рванув переднюю дверцу, хватает Павла за руки, тянет из машины и все время что-то кричит трактористу, а тот что-то гнусаво кричит в ответ, нелепо приседая, притопывая, безостановочно хлопая себя по карманам, корча какие-то дикие рожи, и в углу его рта все время пляшет надломленная незажженная сигарета… А железные бочки в накренившемся прицепе ползут к краю, и вот сейчас прицеп опрокинется, и бочки посыплются на дорогу, и будет столько шума!..

А потом случилось все сразу: Дмитрий рывком вытащил Павла из машины, но не удержался на ногах, и они оба упали, и тут же опрокинулся прицеп, и о дорогу одна за другой стали ухать бочки, и что-то мокрое в полсекунды заставило потемнеть асфальт на несколько метров в обе стороны от трактора и «Волги», и издалека понеслись сигналы приближающихся со стороны сельсовета пяти свадебных машин с гостями и свидетелями, и тракторист перестал приседать и притопывать, достал из кармана спички и стал чиркать их — одну за другой, пытаясь прикурить сломанную пополам сигарету. А спички все не зажигались и не зажигались, и он бросал их, доставал новую и старательно чиркал, закрывая ладонями воображаемый огонек от воображаемого ветра, и опять бросал, и опять доставал новую, и опять чиркал…

Дмитрий вскочил на ноги, обхватил Павла за пояс и, почти не размахнувшись, бросил его, как мешок с картошкой, в сторону от дороги — через кювет, прямо на жесткую колючую стерню, — и прыгнул за ним сам, и Юлька успела сделать к нему шаг, как вдруг страшная сила толкнула ее в грудь, подхватила и, пронеся по воздуху, бросила на спину с размаху прямо на жесткую колючую стерню, а потом она услышала взрыв, а потом — визг тормозов подъехавших машин и страшный, дикий, непереносимый вопль двух десятков глоток, и перед тем, как отключиться, увидела, как сверху прямо на нее медленно, как газетный лист, падает искореженный кусок дымящегося металла…

Первое, что она услышала, когда пришла в себя, — это голос матери, с привычной интонацией произносящий:

— Я требую, чтобы мою дочь немедленно отправили в область! Я требую немедленно вызвать лучших специалистов! Я требую, чтобы ее немедленно отвезли в Воронеж!

— Нельзя, — спокойно отвечал незнакомый усталый голос. — Сейчас ее лучше не трогать. Не беспокойтесь, опасности нет. У нас хорошие специалисты, не беспокойтесь…

— Валентин! — Мать перешла на крик — Ты чего молчишь? Ты отец или не отец?

— Тише. — Незнакомый голос стал строгим. — Не надо шуметь. Вы побеспокоите больную.

— Я требую, чтобы ее немедленно…

От свистящего шепота матери в голове у Юльки болело еще больше, чем от крика.

— Замолчи, Рита.

Это голос папы. Наверное, он на что-то сердится. Юлька только раз слышала у него такой голос — когда он обещал отдать какого-то майора под трибунал… Тогда в части случилось что-то ужасное. Наверное, опять что-то случилось.

— Па, что случилось? — с трудом спросила Юлька пересохшими губами и с еще большим трудом разлепила веки.

— Юлечка! — тут же закричала мать, склоняясь над ней, и зарыдала, запричитала, захлюпала, размазывая косметику по лицу. — Юлечка! Как ты себя чувствуешь? Очень больно, да? Я потребовала укол, но они говорят… Юлечка! Как же ты так!.. Я знала, я так и знала, я предупреждала, что это добром не кончится! Я говорила!

— Рита, замолчи, — сквозь зубы сказал папа, отодвигая мать в сторону, а сам склонился над Юлькой, и она сквозь боль, тошноту и странный туман почувствовала его спокойную уверенную силу и тепло. — Не бойся, Юль. Все обойдется. Мы с тобой. Не бойся.

— Что обойдется?! — Мать, кажется, была в истерике. — Что обойдется, идиот?! Я требую, чтобы ее немедленно отправили в ожоговый центр!

Юлька осторожно, в несколько приемов, повернула голову и попыталась оглядеться. Вон какой-то дядька в белом халате. Наверное, она в больнице. Зачем? А, ну да, она же упала. Там, на поле. Димка вытащил ее из машины и унес в поле. А потом он вытащил из машины Павла, но в поле не понес, а просто бросил через кювет. Павел тоже упал на поле. Наверное, ему так же больно, как ей. Наверное, его тоже положили в больницу. А Димка где?

Юлька — опять очень медленно и осторожно — повернула голову в другую сторону и увидела тетю Нину, сидящую на стуле в углу палаты. Тетя Нина была в мешковатом черном платье с длинными рукавами и в черном платке на голове, низко надвинутом на лоб и туго завязанном под подбородком. Зачем она надела черное платье? Ведь они договорились, что тетя Нина будет на свадьбе в новом голубом костюме, они с Димкой сами этот костюм купили. На свадьбе жених должен быть в черном, а мама жениха должна быть в новом голубом костюме.

— Мама… — хрипло сказала Юлька.

— Я здесь! — закричала мать, опять нависая над ней и капая черными слезами на Юлькино лицо. — Юлечка, как же это… Я же говорила!.. Я так и знала!.. Юлечка, очень больно, да?

Юлька не слушала, смотрела на тетю Нину, а та подняла белое, застывшее, осунувшееся лицо и смотрела на Юльку черными пустыми глазами, а потом поднялась и деревянно шагнула к ней, протягивая руки вперед, как слепая, и тогда Юлька вспомнила тот взрыв и тот крик и стала догадываться, что случилось.

— Мама Нина… — Юлька хотела протянуть руки ей навстречу, но ничего не получилось — резкая боль полоснула ее от плеча до бедра, в глазах потемнело, и капли холодного пота противно защекотали лицо. Она осторожно перевела дух, стараясь не шевелиться, и с трудом сказала: — Мама Нина, скажи им, чтобы ушли.

— Тихо, тихо, моя хорошая. — Мама Нина наклонилась к ней, касаясь ее лица маленькими твердыми ладонями. — Поспи, моя маленькая, поспи немножко. Закрой свои глазыньки, а я тебе песенку спою… Спи, моя кровиночка, спи, моя родимая… Ты моя золотенька, серебряны краешки…

Мама Нина тоненьким слабым голосом выпевала какие-то полузнакомые, волшебные, колдовские слова, и слова эти проливались Юльке в душу, и глушили боль, и погружали в покой, и Юлька закрыла глаза, изо всех сил вцепившись слабыми пальцами в твердую маленькую ладонь мамы Нины, и перед тем как забыться, успела прошептать:

— Мама Нина, ты меня не бросишь?

— Нет, моя доченька. — Мама Нина легко гладила ее лоб пальцами, и эти прикосновения были такими же колдовскими, как слова колыбельной. — Я тебя никогда не брошу. Я всегда буду с тобой.

— Я тоже всегда буду с тобой, — сказала Юлька, заплакала и уснула, плача.

Ожог за три недели почти зажил, осталась только широкая и длинная полоса безобразного шрама по левому боку, от плеча до бедра. Когда зажила вывихнутая рука — этого Юлия даже не заметила, потому что вывих ей вправляли, когда она была без сознания, а потом было столько всего остального, что на боль в руке обращать внимание просто в голову не приходило. Больше всего врачи боялись осложнений после сотрясения мозга, но и тут обошлось. И через три недели Юлия вернулась домой. Не в тот дом, где она жила с папой, с матерью, с сестрой Валерией, а в тот дом, где она собиралась жить с мужем Дмитрием Июлем и его мамой. Теперь мужа у нее не было. Теперь она была вдовой. Теперь она будет жить в его доме с мамой Ниной. Всегда. Мама Нина сказала, что никогда не бросит Юлию.