Уилл Селф - Кок'н'булл

Алан приехал с юга через Арчуэй-тауэр, мимо больницы Уиттинггон, со стороны Хайгейт-Виллидж. Он твердо намеревался поехать к мистеру Гастону и сделать ему дренаж кисты. Гастон, учитель французского на пенсии, жил как раз в Хайгейте. День-деньской лежал он на диване в своем коттеджике с обувную коробку и вонял. Тело его, запакованное в твид, пораженное разлитием желчи, сторожили замусоленные и пожелтевшие бумажные обложки Editions Gal- limard.

В спинной впадине у Гастона росла огромная киста. У кисты, похоже, был свой жизненный цикл, абсолютно не связанный с метаболизмом Гастона. Сколько бы Алан или сиделка Гастона Хелен Мейер ни прочищали кисту, в течение 36 часов она набухала снова. Алану часто казалось, что отвратительный мешок паразитирует на нескончаемых запасах язвительности и подлости, скопившихся у его хозяина.

Итак, Алан твердо намеревался прочистить кисту. А потом, если будет время, проехать еще пару миль до Ист-Финчли, посмотреть, не нужно ли Буллу сменить повязку. Ничего большего он сделать не может, принимая во внимание, что… завтра он отправляется на выездной семинар Министерства здравоохранения в Уинкантон!

— Бляха муха, еб твою! — выругался Алан и резко повернул руль. Машина завибрировала и зажужжала, как гигантский камертон. — Булл пойдет на перевязку, пока меня не будет, и все — игра закончена!

Даже не притормозив, Алан проехал мимо коттеджика мистера Гастона. Вписавшись на скорости в крутой поворот, он направился в Ист-Финчли. На левое плечо Алана сел чертенок, на правое — ангелок. На правое плечо чертенка сел ангелок поменьше, а на левое — другой дьяволенок. С ангелом произошло то же самое, и пошло-поехало. Так сводилась к бесконечности мораль Алана Маргулиса: крупномасштабное ренессансное полотно, где ангелы и серафимы, демоны, сатиры и прочие духи, уменьшаясь, громоздились друг на друга, и череда их тянулась, уходя вдаль.

Видите, у Алана в наличии был уже весь набор. Он уже сговорился с чертовой матрешкой драматической иронии. За ним водились грешки, а своей жене и дочке он отвел место в арьергарде эмоциональных баталий. Он исполнительный — да. Ответственный — да. Добросовестный — да. Я никогда не проявлю неуважения к своей жене, частенько думал он, рассматривая округлую промежность Сибил, в то время как скульпторша водила губами вверх-вниз по его красивому конусообразному члену. Я люблю свою жену, говорил он себе с заученной непринужденностью, и бедра его шлепали о ягодицы Сибил. Не раз, подняв глаза, замечал он, как из темного садика смотрят на него пустыми глазницами идолы с острова Пасхи, и с каждым его толчком на лицах их все явственнее проявлялось зловещее древнее бесстыдство.

Однако сможет ли он ощущать то же самое, когда станет умело, под правильным углом пихать в подколенную впадину Булла? Не в Сибил, а в Булла?

Вот! Она снова была открыта. Он сорвал с нее повязку. Она была влажной, сопревшей, подгнившей, как старый пирожок с мясом, завернутый в грязный носок. Сможет ли он снова промыть и спрятать ее?

Алан нырнул под железнодорожный виадук и взглянул на статую индейца, украшающую станцию подземки Ист-Финчли. Индеец застыл навеки, целясь из лука в сторону станции Хайгейт. А что, если стрела полетит? — думал Алан. Спустит тетиву и выстрелит? А что, если самонаводящийся на ахиллесово сухожилие снаряд попадет в обрамленную сухожилиями впадину?

На данном этапе необходимо четкое осознание простого и очевидного факта — Алан грешил чистейшей пробы высокомерием. Полагая, что вуайеризм, садомазохизм, содомия и другие, в сущности, безвредные причуды не более (или менее) чем доказательство отсутствия чувства юмора и самоиронии у тех, кто их практикует, Алан сбился с пути. Его шварценеггерообразная чувственность оставила в прошлом уже и возбуждающие средства, и пип-шоу, и штаны с ширинкой на заду, и кровосмесительные связи. Оставила в прошлом и рвалась тепрь к своему апогею — к этой булловской штуковине.

Она довела Алана до звероподобного состояния, отбросила к гомоэротизму пубертата. Он остановился на перекрестке и поежился, бедра его в широких спортивных шортах ходили ходуном. На расстоянии тридцати ярдов от него Булл отрабатывал прицельные удары. Алан так хотел походить на Булла — сердечного, доступного, принятого везде и всюду. Он готов на все, лишь бы быть таким, как Булл.

Алан заложил длинные пряди волос за уши. Когда он выезжал из дома, ему не было холодно, а теперь он дрожал. Из багажника вместе с чемоданчиком для осмотров на дому он вытащил твидовое в елочку пальто, одел его и застегнулся. Он вышел из машины, встал на тротуаре и посмотрел на дом через дорогу, в окно булловской квартиры, в ожидании, когда все начнется.

— Вы бы зашли, — сказал Булл.

Алан уже помахал ему снизу и поднялся по лестнице до квартиры. Стоя в дверях, Булл впервые заметил, что он, как минимум, на голову выше Маргулиса.

Смотря, как Булл, наклонив голову, идет по коридору, Алан думал совсем о другом: он мне нравится,›то правда. Но я не пидор, черт побери, не пидор я.

Булл выглядел неопрятным, что вовсе на него не походило. Добравшись до дома, он снял пиджак, ботинки и носки и так и слонялся по мрачной квартире в мягких тапочках. Из-под широкого пояса вылезли концы рубахи и слоновьими ушами свисали по бокам.

Они прошли в гостиную, которая была полностью занята экстравагантным кофейным столиком. Стол был квадратным, но со стеклянным шесть футов в диаметре кратером посередине. Вокруг стояли кубические пуфы, очевидно, из того же гарнитура, обитые винилом отвратительного карамельного оттенка.

Они неуклюже помялись при входе, как будто кофейный столик был здесь главным, и после слишком долгой паузы Маргулис сказал:

— Я подумал, Джон, что лучше будет заехать взглянуть на повязку.

Алан проявлял сверхзаботу. Булл же, против обыкновения, стал подозрителен.

— Вы бы лучше позвонили, меня могло не быть дома.

— Ну, я подумал, что вы будете… — Маргулиса осенило: — А вы приняли таблетки?

Булл тяжело опустился в клочковатое кресло, провел большущей лапой по рыжей брови.

— С утра я принял несколько, но меня стало подташнивать, поэтому больше я не принимал.

В позе Булла было столько патетики. Столько невинности в сдвинутых коленках, как будто он хотел скрыть свое сокровище от посторонних глаз. Алан понял, что должен сказать ему это прямо сейчас.

— Джон, я прописал вам эти таблетки не просто так.

— Не сомневаюсь.

— Нет, это не то, что вы думаете. Я дал вам их, потому что считаю, что вам нужно успокоительное.

— Успокоительное? Зачем?

— Потому что под коленкой у вас, Джон, не рана и не ожог.

Булл сделал круговое движение глазами, как будто соображая. Правильные черты его лица сморщились к центру, и получился некрасивый узел — он начинал понимать. Маргулис услышал надтреснутый голос: