Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два

«Ненужно-тряпичным – это сильно! – мысленно похвалил себя автор “Знойного прощания”. – И Набоков бы не побрезговал!»

С этими мобилизующими мыслями он снова возложил перста на алтарь клавиатуры, но теперь ему помешал зеленый местный телефон. В древней мембране задребезжал голос Жарынина – игровод был энергично пьян:

– Ну что, работаете, негритянище вы мой?!

– Работаю. А вы как? – холодно ответил «негритянище».

– Я? Бьюсь с расточителями русского единства! Только что взял Одессу! Новороссия почти уже наша. Сразу сделал русский язык государственным. На украинской мове теперь можно только петь!

– Поздравляю! – еще холодней отозвался Кокотов.

– Спасибо, коллега! Да, совсем забыл… Про «крепко сбитые кучевые облака» и «замученные кружки лимона» писать не надо. Про «маленькую беззащитную птичку» тоже не стоит! Синопсис должен быть прост и краток, как рапорт дебила. Никаких виньеток, миньеток и завитушек! Ясно?

– Ясно! – окончательно обиделся писодей. – Могли бы и не напоминать! Я же не напоминаю вам про «гавань талантов»!

– Ладно-ладно, – примирительно засмеялся режиссер. – Работайте! Помощь придет!

– Замовкны! – послышался пьяный бас Пержхайло. – Пый, гад! Б’емося за Луганськ!

Несколько минут писатель сидел неподвижно, стараясь унять рвущуюся из сердца обиду, у него возникло даже сильное желание шарахнуть кулаком в опасной близости от драгоценного ноутбука. Особенно больно задело оскорбительное в своей загадочности слово «миньетки». К счастью, на безуспешные попытки расшифровать подпольный смысл неологизма Андрей Львович растратил почти всю разрушительную энергию гнева и остыл. Во-первых, подумал он, если Жарынин помнит про «крепко сбитые облака» и про «измученный кружок лимона», значит, кокотовская проза сильна, точна и незабываема. А во-вторых, кто, спрашивается, мешает сохранить эту изумительную сцену про женщину под душем для новых сочинений? Никто. Повеселев, писодей открыл новый файл, назвав его «Гиптруб-3», скопировал туда написанное и довольно быстро упростил текст, даже получая удовольствие от воинствующего минимализма. Попутно ему пришла в голову великолепная идея: дочь Варвара, идя домой, покупает, повинуясь странному порыву, журнал с портретом своего биологического отца, которого никогда не видела.

«Комната. Бедность со следами былого достатка. Звонит треснувший, замотанный скотчем телефон. Молодая красивая женщина принимает душ и не сразу улавливает звонок, а, услышав, накидывает халат и спешит к телефону.

– Алло?

– Юлия Сергеевна? – спрашивает развязный мужской голос.

– Да.

– Передай своему уроду, что у него осталась неделя. Поняла?

– Это кто?

– Конь в пальто! Мы еще позвоним!

Короткие гудки. Женщина меняется в лице, устало садится на диван. Нет, она уже не молода, ей под сорок.

Входит дочь с покупками.

– Мама, можно телефон? – набирает номер. – Макс, я дома. Уже соскучился? Я тоже.

Не слушая этот щебет, Юлия Сергеевна останавливает взгляд на глянцевом журнале “Умный рынок”, принесенном дочерью. На обложке портрет ухоженного мужчины и шапка: “Борис Козлов в бизнесе и дома”. Она листает журнал. Как всегда, мало слов и много фотографий. Вот Козлов ведет совет директоров в роскошном офисе. Вот играет на корте с президентом. Вот ныряет в теплом море цвета свежего тосола (подумав, Кокотов стер это сравнение, но запомнил на будущее ). Вот он ужинает при свечах с женой Ксенией…

Юлия Сергеевна закрывает журнал и долго вглядывается в лицо на обложке. Дочь как раз заканчивает разговор.

– Варя, ты стала читать “ Умный рынок”?

– Нет, мамочка, просто мне понравилось это лицо. Захотелось взять с собой…

– Чем понравилось?

– Не знаю… Ты что сегодня такая?

– Они опять звонили.

– А где папа?

– Пытается получить кредит в банке.

– Получит?

– Не знаю, не знаю…»

Но тут вновь подала голос тоскующая Сольвейг.

– О, мой рыцарь! Что вы делаете?

– Работаю над синопсисом, – подавляя удушливый восторг, степенно ответил в трубку Кокотов.

– Наверное, я не вовремя?

– Нет, что вы! У меня как раз перерыв… на чай.

– Знаете, я, наверное, сегодня не приеду… – В голосе Обояровой зазвучали трагические ноты. – Придется ночевать в Москве. Мы с Эдуардом Олеговичем пишем новое заявление. Ах, как жаль! Мне с вами так интересно! Но звонил сам Гамлет Отеллович. Они теперь в прокуратуре все за меня. Торопят. Спасибо, спасибо, это все вы, мой спаситель! Как же я хочу отблагодарить вас…

– Ну что вы… – радостно смутился Андрей Львович.

– Я готовлю вам сюрприз.

– Какой?

– Роскошный!

– А все-таки?

– О, не торопитесь, не торопитесь, мой рыцарь, узнаете! До встречи, до встречи, и никогда не забывайте о том, что вы герой моих первых эротических фантазий! Целую, целую, целую…

– До встречи… – обнадеженным эхом повторил автор «Кандалов страсти».

После такого разговора он некоторое время недвижно сидел, блаженно разглядывая в окошке луну, полную и яркую, словно утиный желток. Наконец, очнувшись, писодей вернулся к синопсису и даже по инерции написал еще несколько фраз про Костю, вернувшегося из банка с отказом и заплакавшего в отчаянье, но это сочинительство напоминало мучительное выдавливание из пустого тюбика последних граммов пасты. Кстати, неверная Вероника язвила, что после Кокотова и мыши почистить зубы нечем. А когда Костя ни с того ни с сего набросился на Юлию и грубо овладел ею на полу, писатель понял: с творчеством на сегодня надо завязывать. Прощальные «целую, целую, целую», стремительно и бесчисленно размножаясь, будто опасные космические споры, заполнили все его сознание, вытеснив, изгнав оттуда остальные слова и даже мысли. Но тут, к счастью, позвонил старик Мотыгин и вывел создателя семнадцати женских эротических романов из мечтательного ступора.

– Слушай, не хочешь больше писать для «Лабиринтов страсти» – не надо. Я понимаю, нельзя всю жизнь оставаться Аннабель Ли. Но есть другое предложение. За две недели надо сгондобить текстовочку для этой тянучки «Ничего, кроме мозга». Платят фантастически. Половину – под чернильницу!

– Но ведь это же серия Ализонова, – возвращаясь на землю, отозвался Андрей Львович.

– Правильно!

– А что же он сам? – спросил Кокотов, унимая в груди щекотливое предчувствие легких денег.

– Он в депрессии, – вздохнул Мотыгин. – Отказался писать. А новая книга должна выходить не реже, чем раз в полгода. Читатель ждет. Издатель бесится. Прошло девять месяцев. Мерчендайзеры в панике. Мне поручили сбить бригаду. Пять человек уже есть. Если готов, на твою долю достанется всего восемьдесят страниц. Тьфу! Неделя работы, а деньги большие!