Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два

– Ну, и что вы там без меня понаписали? – медленно спросил тот, когда закрылась дверь.

– Так… кое-что…

– Читайте!

– Может, вы все-таки отдохнете?

– Читайте! На том свете отдохнем.

– На том свете мы будем работать над ошибками.

– Кто вам сказал?

– Вы!

– Я? Странно…

«Комната. Бедность со следами былого достатка. Звонит треснувший, замотанный скотчем телефон. Молодая красивая женщина принимает душ и не сразу улавливает звонок. Услышав, накидывает халат и идет к телефону…», – читал несчастный писодей, стараясь интонацией возместить утраты, понесенные синопсисом в процессе жестокого саморедактирования.

Игровод лежал с закрытыми глазами и ровно дышал, казалось, он уснул и ничего не слышит. Но это было не так.

– Не надо «коня в пальто»… – тихо, экономя силы, вымолвил он. – Вымогатели обычно говорят вежливо. так страшнее. Понимаете?

– Согласен, – кивнул Кокотов.

– Продолжайте и не сочтите за труд, подайте мне бутылочку с телевизора.

– Нет.

– Почему?

– Потому!

– Хорошо. Читайте! С журналом это вы неплохо придумали… – заметил режиссер, немощно прихлебывая из горлышка «бювет». – Дочь не смогла пройти мимо своего настоящего отца. – Он помолчал, набираясь сил. – Это славно. Добротная мистика. Вернулась со свидания – тоже хорошо. Скоро свадьба, а тут такое! Дальше…

«Дочь ушла в другую комнату – готовиться к зачету. Вернулся Костя.

– Дали? – спросила Юлия Сергеевна.

– Нет, – ответил он и скупо заплакал.

– Костя, ты что, Костя? – Еще никогда она не видела его в таком состоянии.

– Прости меня, Юленька, прости: я подлец… я всех нас подставил… я страшно виноват, немыслимо…»

– Стоп! Стоп! – Жарынин от возмущения рывком сел на кровати и со стоном схватился за голову. – Андрей Львович, намочите, ради бога, полотенце холодной водой и принесите. Пожалуйста! Скорей!

Автор «Жадной нежности» охотно отправился в туалет и снова набрал номер Натальи Павловны. Безрезультатно: недоступна! Когда он вернулся с мокрым вафельным полотенцем, режиссер лежал в той же позе, но в лице его успели произойти живительные перемены. Внимательный Кокотов заметил, что содержимое бутылки, стоящей на телевизоре, слегка поубавилось, а веточка укропа склонилась теперь в другую сторону и еще мелкотравчато дрожала.

– Ну-у-с! – бодро спросил посвежевший Жарынин, обтерев полотенцем лысину. – Объясните мне, что же с вами случилось? Такое впечатление, что все сцены, начиная с прихода Кости, вы писали после инсульта или черепно-мозговой травмы. В чем дело?

– Ну, вы скажете тоже… – замялся писатель, поражаясь тому, как жестко, но точно определил соавтор его смятение после вчерашнего звонка Натальи Павловны. – А в чем дело-то?

– В чем дело? Ладно, пусть стиль останется на вашей литературной совести, но где логика, коллега? Они живут вместе двадцать лет. Моя тетка Валентина изучила моего дядю Юру, серьезно пьющего военного музыканта, настолько, что могла лишь по тому, как он вставлял в замочную скважину ключ, определить степень его опьянения. Да что там степень! По скрежету замка она угадывала, что именно и в каких пропорциях он пил. В крайнем случае могла спутать херес с мадерой или перцовку со старкой. Не более того! А вы? «Костя, что случилось?» Наоборот, Юля сразу все понимает и строго спрашивает: «Сколько ты должен?»

– А сколько он должен? – поинтересовался Кокотов.

– Сумму называть нельзя ни в коем случае.

– Почему?

– Боже мой, Андрей Львович, я вычту из вашего гонорара двадцать процентов за «курс молодого сценариста»! Сами подумайте! Он, допустим, говорит: «Сто тысяч!» Для кого-то из сидящих в кинозале сто тысяч рублей – огромная сумма. Для другого – это чепуха, а вот сто тысяч долларов – уже кое-что. Для третьего и сто тысяч долларов – ерунда: в Курвшанель с проститутками слетать. Костя должен ей ответить: много, очень много. Читайте дальше!

– Это всё! – тихо отозвался писодей.

– Всё? Почему вы мне постоянно врете?

– Я не вру… Откуда вы знаете?

– Похмелье обостряет интуицию. Ну!

– «Костя внезапно набросился на жену и грубо овладел ею…» – неохотно прочитал писодей и осторожно посмотрел на соавтора, ожидая негодования.

– А что – неплохо! – вдруг похвалил Жарынин, открывая новую бутылку «бювета». – Кстати, действительно успокаивает. Одна моя краткосрочная приятельница по имени Карина… Игрой судьбы мы оказались попутчиками в СВ. Вообразите, за окном летящая ночь, а нас внезапная страсть буквально швыряет из угла в угол двухместного купе…

– Я вижу, вам гораздо лучше! – ехидно перебил Кокотов, бросив взгляд на ветку укропа.

– Да, вы знаете, немного отпустило. так вот, когда, миновав Бологое, мы притомились, Карина рассказала мне свою удивительную историю. Ее муж, допустим, Иван Тигранович, служил в министерстве заготовок на приличной должности. Жили они в достатке, согласии, изредка перед сном занимаясь по остаточному принципу любовью. Одна беда: министр Ивану Тиграновичу попался редкий жлоб, сволочь и хам, из хрущевских еще выдвиженцев. Об людей просто ноги вытирал, особенно любил в пятницу вечером, перед выходными, вызвать на ковер и изнавозить так, что человек еле выползал из кабинета. Поначалу Иван Тигранович, вернувшись со службы, чтобы расслабиться, напивался до потери сознания, но у него обнаружили слабую печень – и дело шло прямым ходом к циррозу. Карина призывала мужа к умеренности, умоляла, подсыпала в суп чудодейственную гомеопатию – все бесполезно. Каждую пятницу, воротившись со службы синим от позора, он доставал бутылку и пил, пока не падал со стула. А субботу с воскресеньем, конечно, болел: ни тебе лампочку ввернуть, а про то, чтобы ковер выбить или жену приобнять, – даже говорить нечего. Отчаявшись, Карина полетела за советом в Степанакерт к любимой бабушке. И старая мудрая армянка Асмик Арутюновна сказала: «Стань ему вином!» Вернувшись домой, послушная внучка, чтобы отвлечь мужа от губительной привычки, после очередной взбучки постаралась его по-женски приласкать. Иван Тигранович, надо заметить, откликнулся на это с таким звериным неистовством, будто пытался выместить на нежном теле супруги все свое министерское отчаянье. Карина была потрясена, оскорблена, собрала вещи и улетела в Степанакерт, но мудрая старая армянка Асмик Арутюновна строго ее отчитала и отправила назад со словами: «Лучше грубый муж, чем ласковое одиночество!» Воротившись, послушная внучка решила так: пусть уж пьет, чем зверствовать на брачном ложе!.. Слушайте, Андрей Львович, вон видите – стоит на телевизоре?

– Вижу.

– Налейте мне пятьдесят грамм! Не больше…