Юрий Поляков - Гипсовый трубач: дубль два

– Ну и что ты скажешь жене? – шепчет она. – Кажется, ее звали Ксения? Или у тебя теперь другая?

– Нет, не другая. Я оказался однолюбом. Я всю жизнь любил тебя…

Они подъезжают к школе, входят в пустой утренний сад и долго, обреченно молчат возле гипсового трубача.

– Мы, конечно, больше не увидимся? – спрашивает он.

– Нет…

– Ты ни о чем не хочешь меня попросить?

– Нет.

– Не волнуйся, я заплатил долг твоего мужа…

– А откуда он знает про долги Кости?

– Да это же сам Борька через подставных и втянул Костю в провальный бизнес.

– Зачем?

– Чтобы она ему позвонила!

– Да-а?

– Да!

– Тогда он должен знать ее новую фамилию и сразу откликнуться на звонок «Оклякшиной».

– Кокотов, я убью вас за вашу подлую мелочность! – Жарынин схватил трость и обнажил клинок. – А вообще-то вы молодец, что помните такие детали! Ладно, потом как-нибудь состыкуем.

– А про дочь она ему не скажет?

– Исключено!

– Я бы сказал…

– Вы ничего не понимаете в женской психологии. Сказать про дочь – значит признать, что Борька, бросив ее, тем не менее навсегда остался в ее жизни. Неужели не понятно? А знаете, как я закончу фильм?

– Как?

– А вот так. Мы опять в скромной квартирке. Варя болтает по телефону с женихом. Костя тупо уставился в одну точку: он все понял и окончательно разрушен, превращен в мужской фарш. А Юля, зябко охватив себя руками, смотрит в окно. Идет дождь. И я снова дам ее лицо сквозь струйки воды, размытое, словно плачущее, лицо красивой гордой неудачницы. Как?

– Здорово! – искренне похвалил автор «Знойного прощания» и глянул на часы, показавшие без десяти шесть. – Пивка перед ужином не желаете?

– Не откажусь, мой добрый друг!

Повеселевший писодей рысцой принес соавтору бутылку холодной «Крушовицы» и даже сам открыл, поддев пробку кинжалом. Жарынин принял подношение с поклоном, задумчиво пил, после каждого глотка поглядывая на оставшуюся пенную роскошь с энтропийной грустью. Наконец, осушив посуду, он светло посмотрел соавтору в глаза и молвил, одолевая отрыжку:

– Я не пойду ужинать. И вы не пойдете…

– Почему-у-у?! – Кокотов взвыл так, словно впервые услышал, что все люди смертны.

– В нашей истории чего-то не хватает, – спокойно объяснил игровод.

– Обиды на вечность? – чуть не заплакал писатель, в отчаянье глядя на часы.

– Вы напрасно иронизируете!

– Но почему, почему – не хватает? Чего?!

– Не знаю, но чувствую. Талант – это когда чувствуешь, как не должно быть. И не смотрите на часы – вы на похороны не опаздываете. Давайте-ка разбираться! Итак, они проснулись в шале. Вы хорошо себе представляете, что такое тридцатисемилетняя женщина утром в постели? Жена не в счет, она верный соратник по совместному старению и заслуживает сострадательной нежности. Но любовница! Знаете, у меня была подобная история…

– Я не хочу, не хочу больше ваших историй! – истерически простонал автор «Жадной нежности».

– Не хотите – не надо, – пожал плечами Жарынин. – Вы просто вообразите: Боря смотрит на нашу Юлю глазами богатого человека, изнуренного юными длинноногими девами, готовыми ради денег на то, что даже маркизу де Саду в голову не приходило. Зачем ему Юля? Он лениво предложит открыть на ее имя счет. Она гордо откажется. Они оденутся, стараясь не глядеть друг на друга, и вернутся каждый в свою жизнь.

– А как же гипсовый трубач?.. – разочарованно спросил писодей.

– На хрена, скажите, в такой ситуации ваш гипсовый трубач? Вот и получается: ни трубача, ни катарсиса! Нет, чего-то не хватает. Какого-то взрыва…

– Может, Ксения?

– Кто?

– Жена Бориса.

– Ксения? Допустим, она алкоголичка, давно лишенная мужниной ласки. Обычная история в богатых домах. Ну и что?

– Она узнает про свидание в шале, врывается и…

– Откуда узнает?

– Ей сказал кто-то из охранников…

– Значит, она спит с охранником. Неплохо, а главное – типично. так ей и надо! Вы хотите, чтобы она ворвалась и отлупила Борю зонтиком, как моя жена?

– А что, Маргарита Ефимовна била вас зонтиком? – оживился Кокотов.

– Била. Как-нибудь расскажу. А может, вы хотите, коллега, чтобы Ксюша присоединилась к ним третьей? Экий же вы, однако, Вуди Аллен!

– Ничего я не хочу. Это вы от меня все время чего-то хотите! Вы мозгоед!

– Вот видите, даже новое слово придумали. Это хорошо. Вас просто надо почаще сердить – тогда с вами можно работать.

– Мне надо идти! – нервно объявил писодей, вскакивая со стула.

– А в чем дело?

– Ни в чем. Мне надо!

– Хорошо, идите! Но такой соавтор мне не нужен. Прощайте навсегда!

– Прощайте! – Андрей Львович метнулся к выходу. – Я вам не раб!

– Не раб – а следовательно, плохой писатель!

– С чего это вы взяли? – замедлил бегство Кокотов.

– Хороший писатель – раб замысла, как верно заметил Сен-Жон Перс. А вы раб своих гормонов. Вот вы кто! Кстати, дверь я запер.

– Когда?

– Когда вы мочили полотенце и звонили Лапузиной.

– Зачем? – вопросительно застонал автор «Кандалов страсти», дергая ручку.

– Затем, что вы неблагодарный! Я прислал вам свою лучшую женщину, думал: успокоитесь – вернетесь в творчество. Я ошибся! Ну что вы суетитесь, как обнадеженный девственник?! Думаете, не вижу? Вижу! Дурашка…

– Я не дурашка!

– Ладно, не дурашка. Вернитесь, и заодно захватите пивка!

Кокотов, понимая, что гибнет, в ярости распахнул холодильник, схватил две «Крушовицы» за горлышко и пошел на Жарынина, точно последний боец взвода на немецкий танк. Режиссер ждал его с обнаженным клинком.

– Пейте, пейте, пейте!

– Спасибо, мой друг, – игровод сорвал пробку и, счастливо всхлипнув, запрокинул бутылку.

А несчастный писатель вдруг почувствовал почти непреодолимое желание выхватить из руки тирана кинжал и воткнуть в отвратительно мечущийся под бурой щетинистой кожей кадык. Желание зарезать режиссера было настолько повелительным, что он левой рукой придержал преступно шевельнувшуюся правую. Андрей Львович живо вообразил, как, нанеся удар, будет потом долго сидеть рядом с алебастровым трупом, распростертым на кровавых простынях. Через какое-то время, не дождавшись соавторов на ужин, зайдет с подносом Регина… Нет, лучше Валентина Никифоровна. Увидев труп с кинжалом в горле, она дико закричит, обрушит поднос с тарелками и убежит звать на помощь. Примчится ошарашенный Огуревич, станут потихоньку заглядывать в номер самые смелые и любопытные старички. Не дождавшись у дальней беседки, придет и Наталья Павловна. Через головы перешептывающихся ветеранов она будет смотреть на Кокотова огромными, потрясенными глазами, полными восхищенного отчаянья. Наконец приедет и следственная бригада. Милиционер, похожий на кого-то из оперов «Улицы разбитых фонарей», спросит: