Михаил Веллер - Своими глазами (сборник)

Но бог войны смилостивился над ними и на этот раз, потому что под ногами зачавкало. То, что им требовалось: болото!

— Только бы не трясина, — прошептал Гривцов, бредя по щиколотки в воде. Он свернул в сторону, чтоб не оказаться на пути преследователей, они продолжат путь наугад, и собаки уже не смогут привести смерть по скрытым водой следам.

Они шли, по пояс проваливаясь в ямы с водой. Гортанные выкрики немцев уже различались. Собаки надрывались от лая и вдруг беспомощно заскулили: они дошли до воды и потеряли след. Последовал взрыв немецкой брани и длинные автоматные очереди: немцы прочесывали досягаемое для стрельбы пространство болота огнем.

Хлопнули ракетницы. Мертвенно-белым светом залилось болото: чахлые деревца и кустарник, кочки, лужи ржавой воды. Болото уходило вдаль.

Гривцов и Катя, по горло в воде, стояли за кочкой, на которой рос куст чахлого ракитника. Рация держалась между его корней.

Гривцов посмотрел на свои светящиеся часы. Часы тикали.

— Полвторого. До рассвета еще часа три. Авось не станут ждать, уйдут…

Немцы ушли через полчаса. Далеко в болото соваться побоялись.

— Ну, — тихо сказал Гривцов, — сзади нас уже не ждут. Попробуем идти вперед. Тебе по-прежнему нужна твоя рация?..

И тут, когда непосредственная опасность миновала, его словно сладко обожгло: так или иначе, но они с Катей вдвоем!

Катя поднесла к глазам светящийся компас:

— Восток там.

— Это, конечно, здорово, что восток там, — одобрил Гривцов. — А где кончается это болото, твой компас нам не покажет, а?..

И все еще по горло в воде, он обнял ее и стал целовать чумазое мокрое лицо:

— Катька, с нами теперь никогда ничего плохого не случится, слышишь… Нет, еще случится, а живы будем…

— Вот так мы встретились, — шептала Катя, уткнувшись носом в его щеку… — Андрюшка, родной… Ну, веди меня, мой сильный мужчина, капитан авиации и командир эскадрильи…

Он выбрался туда, где было помельче, по пояс. Отломал ветку подлиннее и, ощупывая ею перед собой дорогу в воде, пошел дальше через чавкающее болото. Катя держалась в десяти шагах сзади.

— До света надо на сухое выйти, — сказал Гривцов. — Днем будем тихо сидеть в лесу, а двигаться по ночам.

В половине пятого болото кончилось. В изнеможении Катя опустилась на твердую землю.

— Встать! — грубо приказал Гривцов. — Иди за мной! Ну!

И тихо толкнул ее ногой. Она ахнула изумленно и поднялась.

— Распускаться не дам, — сообщил Гривцов жестко.

Он был старый солдат — два года войны. Он знал, как гибельны бывают жалость и сочувствие и как может спасти измученного человека жестокая сила приказа.

На рассвете, когда вершины сосен выступили в сером небе и запели в ветвях лесные птахи, Гривцов и Катя рухнули в траву на укрытой кустарником поляне.

— Так, — сказал Гривцов, отдышавшись. — Первое: как там у нас с солнцем? Не предвидится. Костер. Сушиться. Греться.

Он натаскал сушняку и поднес зажигалку, но фитиль отсырел, и огня не было.

— Второе. Сушим все, что можно сушить. — И аккуратно разложил на бугорке двенадцать папирос из портсигара.

— Третье. Иди за этот куст, снимай с себя все и кидай сюда — выжму как следует. — Он в смущении отвернулся.

Катя покраснела, хотела что-то сказать, но молча встала и скрылась за указанным кустом. Через минуту оттуда вылетели ее комбинезон и гимнастерка.

— Брюки! — строгим голосом приказал Гривцов.

Вылетели брюки.

— Остальное! — приказал Гривцов еще более строго.

После паузы дрожащий голос из-за куста воспротивился:

— Остальное я сама!

— Только как следует!

Отжав Катины вещи, Гривцов отошел и занялся собой. От комбинезона остались одни лохмотья. Гимнастерка и галифе были в подпалинах. Противнее всего было натягивать вновь сырое белье.

— Катя, — позвал он. — Помнишь, мы в июне были на пляже? Ну, перед войной? Так вот, приказываю: форма одежды — пляжная. И без дураков у меня! Сушиться будем.

Однако форменные подштанники в качестве пляжного костюма были явно неприличны. Подумав, Гривцов сунул ноги в рукава нижней рубашки и после некоторых усилий соорудил шорты вроде тех, в которых Робинзон Крузо гулял по берегу после кораблекрушения.

— Так! — бодро сказал он, довольный своей находчивостью. — Ты готова?

Из-за куста ответили неразборчиво, но интонация была отрицательной.

— Считаю до двадцати…

Он тоже смутился, решил, что уже светло и костра видно не будет, попробовал зажигалку — фитиль подсох, и веселый огонек побежал по куче сухих ветвей. Пламя затрещало, повеяло теплом.

— Иди к костру. Я смотрю в другую сторону. А то силой вытащу.

Они грелись, сидя по разные стороны огня спинами друг к другу.

— Суши брюки, — приказал Гривцов, и Катя стала держать поближе к костру свои влажные брюки, от которых шел пар.

Потом она оделась, он сушил свое и сдерживал вздохи, глядя на тоненькую шейку, торчащую из ворота гимнастерки, и подстриженные на затылке пушистые каштановые волосы.

Вышло солнце. Папиросы высохли, и Гривцов закурил.

— Завтракаем, — скомандовал он, достал из планшета Катин шоколад, разломил пополам, половину снова разломил на две неравные доли и большую дал ей.

По карте из его планшета они попытались определиться. Ничего хорошего из определения не следовало: километров триста до линии фронта. Около ста — до места, где Катю должны были встречать.

Рация не работала. Катя разложила на солнце подмокшие блоки питания.

До вечера им предстояло решить задачу: идти на восток, к линии фронта, держась лесами и кормясь тем, что под ногами растет, или на запад — дня за четыре можно было дойти до назначенного Кате места и попытаться найти ее группу или партизан — кто там ее ждал.

И, сделав все неотложные дела… они замолчали и неуверенно посмотрели друг на друга. И думали оба одно: «А если не дойдем? А если этот день — для нас последний? На фронте загса нет, а здесь — тем более…»

— Черт… — сказал Гривцов беспомощно, — Катя, я люблю тебя…

— Я тебя тоже… — прошептала она, отвела взгляд, сжалась и отодвинулась.

И вдруг Гривцов прояснел, словно нашел самое простое решение:

— Катя, — сказал он легко, и даже засмеялся, — выходи за меня замуж!

— Когда? — спросила она и тоже засмеялась. — Хорошо, Андрюшка, дурак! Конечно выйду!

Изменившимся голосом он сказал:

— Сейчас…

— Ты с ума сошел…

Он сорвался с места, через минуту вылез из кустов с букетиком каких-то белых цветочков, стал на колени, протянул ей и повторил голосом, хриплым от горя, что вот сейчас она скажет «нет»:

— Катя, выходи за меня замуж… — И неожиданно почувствовал, что что-то теплое расплылось в его глазах и поползло вниз по щекам.

— Господи боже мой, — сказала Катя, обняла его, прижалась и со вздохом закрыла глаза.