Михаил Веллер - Своими глазами (сборник)

БОРИС. Ты встретишь лучших, чем я. Умнее. Сильнее. Красивее. Но все равно никто не будет любить тебя так, как я. Ты ведь знаешь: я могу сделать для тебя все что угодно!

ВИТЕНЬКА. Если ты хочешь, чтоб я тебя любила, то сделай так, чтоб я сама была готова ради тебя на что угодно.

БОРИС. Как вы, женщины, не понимаете мужчин.

ВИТЕНЬКА. Ты меня любишь — ты меня и понимай. Мужчин губит то, что они считают всех женщин разными, а женщин спасает то, что они считают всех мужчин одинаковыми. Это вы нас не понимаете.

БОРИС. Ваше счастье. Были б вы иначе бедными. А как вас понимать, если вы делаете все, чтоб вас понимали не такими, какие вы есть на самом деле!

ВИТЕНЬКА. Да вы же сами хотите, чтоб мы были не такими, какие есть на самом деле. Только что сам просил соврать!

БОРИС. Скажи, какого ты хочешь мужчину, и я им стану!

ВИТЕНЬКА. Такого, который так не спросит. Рохля ты…

БОРИС. Я рохля? ( Возмущенно озирается, выбегает; возвращается с огромным кухонным секачом. За дверью голос Глеба: «Полегче, Отелло!» ) А если я сейчас себе левую руку за тебя отрублю — будешь всегда со мной?

ВИТЕНЬКА. Твой Усть-Кан — это название дурдома?

БОРИС. Нет, сумасшедший дом у нас здесь. Будешь?

ВИТЕНЬКА. А почему левую?

БОРИС. В правой держать удобнее. Будешь?

Она кивает. Он отворачивается, кладет руку на стол и взмахивает секачом. Витенька закрывает глаза. Глухой стук. Она ахает, закрыв лицо. Борис оборачивается: цел.

ВИТЕНЬКА ( обнимает его ). Ослик был сегодня зол, он узнал, что он осел. Я рассказывала? — летом я с одной девочкой познакомилась на юге, из санатория. У нее не было ноги, а ей девятнадцать лет. И ее мальчик любил, с шестого класса. Еще в больнице ей после операции признался, что даже рад, хоть это подло: она теперь никому не нужна, а он счастлив, что сможет ее на руках носить. Она ему сказала: дурак, ничего не понимаешь, я теперь совсем другая, и замуж смогу выйти только за такого же, как я, иначе всю жизнь себя ущербной чувствовать…

БОРИС. Ну?

ВИТЕНЬКА. Он учился в мореходке, мечтал о море… Он поехал за город и положил ноги под электричку.

БОРИС. Вот — человек.

ВИТЕНЬКА. Она вышла замуж. За другого! С двумя ногами. Которого полюбила. И который мог за ней ухаживать. А того раньше не любила, а теперь просто возненавидела. Я дрянь, говорит, а жить с ним все равно не могла бы, будь у него хоть восемь ног, а тут еще инвалид, с ума сойти!..

БОРИС. Сука твоя девочка!

ВИТЕНЬКА. Дурак твой мальчик! А о ней он подумал?

БОРИС ( открывает чемодан ). Будь здорова! Я тороплюсь.

ВИТЕНЬКА. Послушай… ты всерьез хочешь уехать?

БОРИС ( укладывает вещи ). Кроссовки… майка…

ВИТЕНЬКА. Давай перестанем друг друга мучить.

БОРИС. Куртка… эспандер…

ВИТЕНЬКА. Ты можешь отложить хотя бы до завтра?

БОРИС. Завтра — другое название для сегодня. Нож…

ВИТЕНЬКА. Я не хочу, чтоб ты уезжал, слышишь?

БОРИС. Шерстяные носки…

ВИТЕНЬКА. Тебя не интересует, что я хочу сказать?

БОРИС. Свитер… Ты что, еще здесь?

ВИТЕНЬКА ( подходит к двери ). Уже нет! Я хотела сегодня сказать тебе… я люблю тебя! И больше ты меня не увидишь!

БОРИС. Теперь это все неважно. Ты сама только что сказала. ( Колеблется; подходит к ней, пытаясь обнять. ) Подожди…

ВИТЕНЬКА ( вырывается ). Ты до меня больше не дотронешься! Никогда! Прощай! И знай, что ты подлец! Подонок!

БОРИС. Неправда! Почему я подонок?

ВИТЕНЬКА. Потому что я беременна. ( С треском уходит. )

Спальня. Отец всклокочен, мать заплакана.

ОТЕЦ. Хорошо, пусть все будет по-твоему! я все ему скажу! ( Слушает: часы кукуют. ) Я выкину наконец эту поганую кукушку!

МАТЬ. Не смей! Это память! Их нам подарили на новоселье.

ОТЕЦ. Избавиться от этой памяти! Ох тошно мне тогда было.

МАТЬ. Еще бы! вы все напились… а я кормила Глебку, он лежал в коляске вот здесь, и я все время бегала меняла ему пеленки. А утром я проснулась: так тихо и светло, занавесок еще не было, и так хорошо, все лучшее только начиналось…

ОТЕЦ. …так тошно. Ты еще спала, а я курил у окна…

МАТЬ. Я не спала… следила за тобой сквозь ресницы, мне не хотелось начинать день, хотелось подольше продлить это состояние — предвкушение новой жизни…

ОТЕЦ. …курил и смотрел на разрытые новостройки, утро солнечное, яркое, а я все думал: а что же дальше? Дальше что? А? А дальше-то — ничего… трехкомнатная квартира, старший инженер, семья, двое детей… тридцать лет! — а жизнь кончилась! Кончилась. Уже ничего нового не будет, ничего не произойдет, не изменится, круговерть: работа, дом, отпуск, то-се, только дети будут расти, а мы — стареть. Все было впереди, впереди, и вдруг! — хоп! — и все оказалось позади…

МАТЬ. Валя… о чем ты. Мы нормальные средние люди…

ОТЕЦ. Знаешь, что такое средние люди? Это те, кто проживают свою жизнь только до середины. А дальше — просто существуют. Как мы — до получения этой долгожданной квартиры.

МАТЬ. Мы просто уже немолоды, Валя. Всему свое время.

ОТЕЦ. А где же время нашей зрелости?.. Как это вышло, что нашему поколению она была не суждена? Всё были молодыми, молодая наука, молодая литература, и этот ярлык — на всю жизнь. Сорок пять — слинявшие молодые… И ничего мы уже не совершим: ушли лучшие годы, как вода в песок. Всё опекали нас, поучали, поправляли… А крылышки расправить не давали, шалишь…

МАТЬ. Ты же строитель… ты хотел преобразить город…

ОТЕЦ. А вместо этого город преобразил меня. Какие мы к черту строители: эти безликие бетонные коробки, вечные недоделки, авралы, простои, комиссии, которым замазывают и заливают глаза, а они сами эти глаза в сторону отводят, потому что надо вводить в эксплуатацию новые метры…

МАТЬ. Ты же строил планы… хотел все это сломать…

ОТЕЦ. Что хочешь сломать — то тебя и сломает. Не планы надо строить, а дома. Что мы понимали в жизни четверть века назад, восторженные щенки. Время было: первый спутник, Гагарин, целина, Братск, добровольные дружины, небывалые фильмы, бури вокруг книг, борьба со стилягами, бороды и их стрижки как при Петре, дискуссии о физиках и лириках… И вот: бороды, и джинсы, и никаких дискуссий, и тебе десять лет до пенсии…

МАТЬ. Вот молодые и не хотят ошибок отцов — как мы не хотели в свое время. Они умнее нас: знают, что жить надо не так, как мы жили. А как надо — не знают. А мы — знаем?.. Ты — знаешь?

ОТЕЦ. Кто знает, как надо жить — все равно живет не так. А ты — ты знаешь, как надо?

МАТЬ. Я не знаю, как надо, но точно знаю, как не надо! Так, как я! Вламывать в три лошадиные силы: полторы ставки на работе и полторы дома! Я вторую главу докторской пятый год окончить не могу!

ОТЕЦ. Мне твоя докторская уже вот где стоит! Да лучше б я на двух работах вкалывал, снег по утрам чистил, дачи кому-то строил, но знал бы, что дома жена за порядком смотрит!