Тьерри Коэн - Она так долго снилась мне...

Я оставила в дневнике эту запись, когда меня оставил мой последний мужчина. Когда посреди бесконечной бессонной ночи, обессилев от слез, от ранящих душу воспоминаний, я бросилась писать, чтобы без слов вопить о своей боли. Чтобы словами затушить свое горе, закрыть раз и навсегда этот период своей жизни, покончить с мужчинами и принять решение больше не поддаваться чувствам.

Чтобы убедить себя, что я — свободная женщина.

И мой свободный выбор — одиночество.

Надо рассказать вам, кем я был и кем я стал.

Был я писателем, а теперь — нет.

С какого момента можно считать себя писателем? С того момента, когда охватывает страсть к сочинительству? Или после того, как создан первый достаточно сильный текст, способный вырвать нас из плена повседневности?

Или с момента, когда издатель выказывает вам свое доверие, подписав договор?

А когда перестаешь быть писателем? Когда больше не хочется создавать книги? Когда чувствуешь, что былая страсть остыла, и пламень вдохновения погас? Когда забывают читатели? Если вообще посчастливилось заиметь свой круг читателей…

Что до меня, я с детства исписывал целые тетрадки, сочиняя заметки, стихи и рассказики, но писателем себя не считал. Писал я лишь затем, чтобы не разговаривать. Потому что слова, срываясь с моего языка, не умели ни сложиться в нужном мне порядке, ни выразить нужного мне смысла. Мои запинки и заикания вызывали у сверстников смех, я был обречен на молчание, в крайнем случае на краткие ответы и лаконичные односложные высказывания.

Я всегда держался среди ровесников особняком, не участвовал в общих играх, не лез в главари, не добивался внимания девочек. И даже когда заикание с годами прошло, я продолжал держаться в стороне. Соблюдал небольшую дистанцию, позволяющую мне чувствовать себя в безопасности. Не лез в гущу событий, а оставался внимательным наблюдателем.

Когда ты смотришь на мир со стороны, становятся очевидны его лицемерие и ханжество, можно отследить все ролевые игры, основанные на лжи и обмане, оценить всю неискренность привязанностей. Мне кажется, что люди вечно представляются друг перед другом. Они клянутся в верности, целуются, влюбляются, обещают друг другу любовь до гроба, награждают друг друга пышными эпитетами и превозносят по пустякам.

Так я наблюдал, анализировал, отдалялся от мира.

В итоге вырос человеком со сложным характером, принципиальным и непримиримым, честным и неподкупным, нетерпимым и упрямым. Я искал истину, но не был способен ничего сочинить, описать свои чувства, воплотить в действие свои идеи. А следовательно, одиноким.

Сочинительство было для меня способом извлечь на свет божий живущие во мне миры, приручить свои страхи, выплеснуть на бумагу любовь к жизни.

Папа был квалифицированным рабочим на металлургическом заводе, мама — парикмахершей. Они любили друг друга, и чувство их было чистым и глубоким — одного взгляда было достаточно, чтобы выразить его. Не знаю, возникла ли у них романтическая влюбленность с первого взгляда. Думаю, они просто восприняли свой союз как данность. По крайней мере, мне всегда нравилось так думать. Но нет сомнений, что их связывала настоящая любовь. Любовь, за долгие годы заботливо взращенная из зерна. Чувство, основанное на терпении и самоотдаче.

Они жили друг другом, жили друг ради друга и еще ради меня.

Мою страсть к чтению и сочинительству они считали признаком детской одаренности, которую в школе не сумели распознать. Гордо заявляли тем, кто готов был их слушать, что их сын, когда вырастет, станет писателем. Я не возражал.

Со временем тяга к чтению пересилила страсть к сочинительству. Я писал лишь короткие рассказы — больше по привычке — или же стихи, посвященные той, которую однажды полюблю, пусть пока она и затеряна в пространстве и времени, в снах и мечтах…

Но я был убежден, что где-то обязательно есть девушка, предназначенная только для меня, и я узнаю ее с первого взгляда. Только не думайте, что я тешил себя иллюзиями, внушенными слюнявым романтизмом. Напротив, я подчинил ощущения трезвому расчету. Я понимал любовь как чувство, которое ждет меня в будущем: она придет ко мне, властно поселится в моем сердце и возвысит меня над обыденной реальностью. Под сенью любви моих родителей я сумел определить свои требования и выработать принципы, которые приведут меня к той единственной, которой я смогу доверить свою жизнь. Вот эти принципы: никогда не врать; не позволять гордыне управлять моим разумом и действиями; вместе, на равных, сооружать фундамент храма высоких отношений, преданных взглядов и разумных, искренних речей.

Потому моя личная жизнь была, по правде говоря, бесславной. Мне порой нравились какие-то девушки, им удавалось соблазнить меня, но ни одна не задержалась надолго — так, незначащие отношения.

Вернее сказать, они как раз что-то значили, но настолько одно и то же, что даже становилось скучно. Я ценил красоту и нежность девушек, восхищался богатством и сложностью их эмоций, но оставался сторонним наблюдателем. Их достоинства были способны растрогать меня, разбудить мое сердце, но оно оставалось свободным, чувства пролетали, не задерживаясь. Влюбленность проходила, уступая место каким-то формальным отношениям, в которых оба, казалось, играли свою роль. Играли роли возлюбленной и возлюбленного, роли жениха и невесты, всячески старались изобразить пару.

Девушки жаждали романтических встреч, сцен в голливудском духе, залогов любви, которые потом можно было бы предъявить подругам и родителям. Им нужны были обещания и клятвы, чтобы хвастаться перед подружками, они ждали от меня подвигов, чтобы гордиться мной. В общем, сплошные штампы, надерганные из кино, рассказов подружек и популярных песен. Я появлялся в их жизни, как зритель, занимающий в театре откидное сиденье. При этом я всегда испытывал к ним нежные чувства. Но что такое нежность по сравнению с истинной любовной страстью! А ее-то как раз я не мог им дать и не стремился получить.

Когда они все же решались проверить меня, прощупать на предмет дальнейших отношений, когда требовали от меня слов любви и напрямую спрашивали, чего же я от них хочу, я отвечал прямо и честно, и тогда они, как правило, обижались.

Искренность несовместима с романтизмом. Она разоблачает его легковесность и напыщенность, его тягу к наигранным чувствам и красивым словам.

Порой расставания сопровождались потоками слез, и я удивлялся, как можно раздуть трагедию на пустом месте: ведь так мало чувств было вложено во все эти истории. Конечно, мне было жаль, что бедняжки так страдают, но я знал, что они меня очень скоро забудут. И когда спустя несколько недель или месяцев я узнавал, что они утешились, что счастливы с другим возлюбленным и строят с ним планы на будущее, передо мной открывалась печальная истина: не меня они любили, но саму идею любви. Пережитая ими драма составляла часть общей комедии: первый нежный взгляд, первый поцелуй, первая лживая клятва… И когда я об этом думал, меня охватывал ужас: ведь я мог бы поддаться, плениться чарующей музыкой их чувств, забыть свои принципы, сложить оружие, позволить окрутить себя, обручиться, жениться и обречь себя на безнадежное и унылое существование. Пусть кто-нибудь другой играет эту роль.