Юрий Поляков - Козленок в молоке

– Слушай, парень, мы тут с Самедом в рулетку продулись. Он за деньгами прислал. Давай!

Самедом звали моего хозяина, и поэтому, не раздумывая, я выгреб из кассы все деньги и отдал. А к вечеру за выручкой приехал сам Самед, и выяснилось, что никого, конечно, он за деньгами не посылал, а был это уже надоевший всей торговой Москве кидала, специализирующийся на новеньких, неопытных продавцах. Выслушав меня, Самед задумчиво почмокал, достал из кармана радиотелефон и распорядился:

– Давай сюда – есть дэло!

Через пять минут у палатки, визжа тормозами, остановилась «девятка», из которой выскочили трое здоровенных парней. Двое были в джинсах, черных кожаных куртках и белых кроссовках, а третий, видимо старший, – в кремовом, туго перетянутом в талии плаще и больших, закрывающих пол-лица очках.

– Разбэритесь! Но нэ насмэрть! – приказал Самед и уехал.

Мужик в кремовом плаще подошел ко мне страшным шагом и смертоносным движением Абадонны снял темные очки.

– Ты? – обалдел я.

– Я… – обалдел он.

Это был Сергей Леонидович. Мы обнялись. Потом прямо в палатке выпили сначала водки. Поговорили. Из органов, оказывается, его уволили еще в девяносто первом, когда вышла знаменитая книжка Одуева «Вербное воскресенье», где Сергей Леонидович был выведен под именем Леонида Сергеевича. Вообще сначала посадить хотели, но спас Тер-Иванов: все-таки не забыл, кому обязан своим сегодняшним положением! Оставшись без работы, Серый тоже долго мыкался, бедовал, пока не устроился начальником службы безопасности к Самеду. Теперь вроде ничего – дети растут. С женой все в порядке. Заезжал, между прочим, как-то из Италии художник («Ну, помнишь?»), очень благодарил за помощь в трудную минуту, написал даже в знак признательности их семейный портрет – сметаной, перемешанной с мелко порубленными пионерскими галстуками. Большая, между прочим, ценность!

– Ты, Серега, не продавай! – посоветовал я.

– Скажешь тоже! Что ж я, с культурой, что ли, не работал? Понимаю! Даже кошку пришлось теще отдать. Ну а ты? – спросил он.

Я тоже рассказал свою историю.

– Эка тебя крутануло! – посочувствовал он.

И роняя невольные мужские слезы в «Наполеон», изготовленный на Краковском химзаводе, мы стали вспоминать золотое время. Посмеялись. Особенно над тем, как они тогда в Нью-Йорке ошалели, выяснив, что никакого романа нет и не будет.

– Ну и голова у тебя была – целый бляхопрядильный комбинат! – восхищался Серый. – Ты бы у нас в органах до генерала дослужился!

– Ага, и стерег бы «мерседесы» возле Краснопресненских бань!

– У бань не надо! У бань стреляют… Куда катимся? Куда?!

Запивая неприятные впечатления от коньяка пивом, Сергей пообещал мне дело с пропажей выручки замять, ведь обычно за такие промашки продавцов бьют, пока растрату не покроют, – один тут даже почку продал, чтоб отвязались… Рассудил, мол, все равно отобьют! Но уговорить Самеда не выгонять меня с работы Сергей Леонидович даже и обещать не стал. Сознался, что не в его компетенции. Уже настойчиво влекомый помощниками в машину, он одолжил мне тысяч двадцать – в переводе на старые деньги примерно четвертной… И тут я вспомнил то, о чем хотел спросить Леонидыча:

– Послушай, ты помнишь Костожогова? Его лицо профессионально затрезвело:

– Был такой…

– Адрес помнишь?

– Адреса, явки, пароли… Конечно, помню. У него еще собака серди-итая была.

…Автобус от станции трясся по колдобистой дороге минут тридцать до села Цаплино. Нужная мне остановка так и называется «Школа», но школы не было, был дом, одноэтажный, деревянный, очень старый, но располагалась там теперь не школа, а какой-то оптовый склад, из которого два подвыпивших мужика вытаскивали и кидали в крытую машину коробки со «сникерсами», сигаретами «Bond» и ароматизированными презервативами «Sweet love».

– А где школа? – спросил я.

– А нету теперь школы… Закрыли теперь, знамо дело, школу, – ответил тот, что потрезвей.

– На хрен! – уточнил второй, тот, что попьяней.

– Почему закрыли? – поинтересовался я.

– А ребятишек нет. Не настрогали. Штук семь осталось. На станцию, знамо дело, в школу их теперь возят.

– А вяз? – спросил я. – Тут дерево большое было. К нему французы лошадей привязывали…

– Так то французы… Спилили вяз твой!

– На хрен! – уточнил тот, что попьяней.

– Вишь, машине к складу подъезжать мешал. Бензопилой – фыр-р-к – и нету!

– А учитель? Учитель тут был – Костожогов?

– Застрелился твой учитель!

– Как застрелился?

– На хрен…

– Ладно, помолчи, – цыкнул на своего напарника тот, что потрезвей. – Из «тулки» застрелился. Знамо дело, в сердце приставил, ботинок снял и ногой курок нажал…

– А отчего застрелился?

– А отчего стреляются? От души… Хороший человек был. Детишек, знамо дело, доучил, на каникулы отправил, чтоб не беспокоить, потом уж и стрельнулся. А в письме так и написал: в моей смерти прошу никого не винить, знамо дело, подмастерье ушел к своему мастеру… Мне участковый письмо показывал, он от него полколяски разных бумах увез. Грамотный был учитель!

– Я слесарь четвертого разряда, понял?! – вдруг сообщил тот, что попьяней.

– А давно это случилось? – спросил я.

– Да уж два года, как похоронили.

– А где похоронили?

– А где хоронят-то? На кладбище, знамо дело…

…На заросшем холмике не было никакого памятника, а лишь воткнутая в землю фанерная дощечка с размытой чернильной надписью, да еще уцелели измочаленные ветром и обесцвеченные непогодой остатки бумажного венка. И только вплетенные в венок аляповатые пластмассовые розы полностью сохранили свой синий цвет – яркий-преяркий. Я дал мужикам на водку и вернулся в Москву.

На следующий день, безработно сидя дома и тупо созерцая бесконечную телерекламу женских гигиенических прокладок, я вдруг наткнулся на передачу «Бизнесмены круглого стола», которую вела знаменитая Стелла Шлапоберская, родоначальница гласности на телевидении. А среди сидящих за круглым столом богачей (мир тесен, как туалетная комната в блочном доме) я неожиданно увидел одного моего давнего приятеля, точнее, мужа моей еще более давней приятельницы. Она нежно уважала меня за то, что после окончания нашего бурного романа я, в отличие от моих многочисленных предшественников, не стал делать вид, будто однажды мы вместе с ней стояли в магазинной очереди, а выдал ее замуж за хорошего парня, своего знакомца, сочинявшего сказки, – тогда все что-нибудь сочиняли. Между делом, за пивом в Доме литераторов, я пожаловался ему, что впервые встретил женщину, от которой не смог добиться взаимности без соответствующей отметки в паспорте. Пораженный таким реликтовым целомудрием, он немедленно на ней женился. Но что самое интересное, этот лох вытянул счастливый билет: она оказалась верной, заботливой и трудолюбивой женой. И когда я, оказавшись во временном сексуальном промежутке после очередной подлой Анкиной измены, заявился к ней домой в отсутствие мужа, чтобы, так сказать, возобновить знакомство, она, оторвавшись от стирки, отхлестала меня по лицу мокрым полотенцем. Мы расхохотались и стали друзьями. А начинающий сказочник, вишь ты, стал миллионщиком! Решение, как пишут в детективных романах, созрело мгновенно. Я нашел номер ее телефона, позвонил – и внезапно был приглашен на юбилей их свадьбы, который они отмечали через два дня в «Праге».