Валерий Попов - Плясать до смерти

Долго кашляла. И выкашляла все плохое. Спросила радостно:

— А куда?

— А в Елово! Хочешь? Кузя зовет.

Елово для нее — «место обетованное». Последнее, наверное, что еще светит ей!

— Хочу!

Отлетели и Колька, и псы, и бутылки! Ура!

Кузя — в беде. Настя это любит — покровительствовать.

— Ну что, Кузярушка, бедный?! — взъерошила поредевшие его кудри.

Чего он тут сидит? Если вспомнить классику (а почему бы ее не вспомнить?), ходит в заброшенном Доме творчества, как всеми забытый слуга Фирс посреди загубленного вишневого сада! Кто только здесь не хаживал! Лучшие умы! Разве что кроме Чехова, все писатели жили. И Кузя как бы это хранит: почти каждый день приходит с дачи, «подправляет» гнилье.

А вокруг самостийная стройка идет! Самосвалы грохочут. Растут глухие заборы. Все в сизом чаду!

Снесли угол нашей ограды, и глубокие грязные колеи идут через сад, где мы когда-то гуляли, предаваясь высоким размышлениям.

Но умам нашим недоступно: что строят? Говорят, самую высокую резиденцию. Зачем она им в этой глуши? Бетонные стены поднимают со всех сторон. Испуганные дачники сгрудились здесь, иногда выбегают, стоят в колеях. Но самосвалы, эти циклопы (стекляшка-кабина сдвинута вбок), словно и не людьми управляются, за сизыми стеклами их не видать.

Пропадет Кузярушка здесь! Алка давно на него рукой махнула. Но Настька — ожила! Румянец появился, засияли глаза.

— Давайте Тимчику позвоним, он снимет!

Тимчик теперь телебосс!

Какой-то фургон через сломанный забор прямо под окна подъехал. Ничего уже не боятся! Выбежали, чтобы ругаться, и тут увидели надпись: «Телекорпорация!» Причем прогрессивная!

И Тимчик наш вышел!

— Ну что, попухаете? Молодец, Настька, что позвонила! — глянул на череду самосвалов. — Распоясались тут! Привет, папа!

Впервые такое — Кузе!

Я тихо оставил их.

Жора позвонил, лучший друг!

— Чего там в Петергофе творится у нас? Мутно чего-то. Съездим давай. Я думаю, — он добавил язвительно, — Колька отыщет свою жену? Надо решать это дело.

Да. Это дело надо решать. Убедился, как только вошел. Горы заплесневелой посуды, отходы все на полу — хоть зажимай нос! По идее мать, то есть Нонна, должна была с этим разобраться, но с порога на нее, вошедшую первой в родовое свое гнездо, кинулись остервенелые псы, скаля клыки! Да она и без псов бы не справилась, ослабела совсем! И среди всего этого ада — несчастный Колька.

— Та-ак! Ясно. — Сима губы поджала. — А где же Настенька наша?

Давно ее никто так ласково не называл. Колька, набычась, молчит. Как мужу ему похвастаться нечем.

— Прибери тут хоть немножко! — Брезгливо Жора сказал, но не Нонне, а Симе. В своем нежно-бежевом костюме даже не сел.

Сима загромыхала посудой. Нонна, уронив руки, сидела на табурете, словно все это ее не касалось. Сознание ее улетает. Но эта беда — отдельно, не будем мешать ее с той, ради которой приехали. Не давай двум несчастьям объединиться! «Подходите по одному!»

Сима брезгливо разгребла угол стола. Сели. Даже псы замерли, чуя, видимо, опасные перемены в своей судьбе.

— Они что, прямо здесь гадят? — Сима сморщила нос.

У псов забегали глаза. Да, только что по очереди справили нужду. Расхотелось тут ужинать, хотя кое-что привезли. Может вытошнить.

И вдруг свежее дуновение. Распахнулась дверь, и явилась Настька. Свежая, сияющая. Залюбовался. Что значит хорошая жизнь на свежем воздухе! Всем рассеянно кивнула, пребывая приятными мыслями где-то там.

— А. Явилась. Разложи тут! — Жора сунул ей сверток.

Колька ушел на кухню за ней: видно, сидеть с нами в такой обстановке мучительно, лучше скрыться. Донеслись громкий шелест пергамента и даже приятные запахи, увы, не перебившие вонь.

— Откуда это она такая радостная? — Жора проворчал, обращаясь к окружающему пространству, но все же, наверное, ко мне.

— Работу такую нашла!

Правильный ответ.

— Знаю я эту работу! — вмешалась Сима.

Громкое шуршание пергамента прервалось.

— В телевизоре видел ее, — как бы благодушно продолжил Жора. — С хлопцем каким-то лохматым за руки бралась. Самосвалу дорогу перегораживали. Это что — работа такая?!

Жора явно был на стороне самосвала! И Кольки. Умнем сначала первый вопрос.

— А-а-а! — обрадованно вскричал я. — То друг детства ее! Журналист! Наш Дом творчества защищали!

— Друг детства, говоришь? Но детство, я полагал, давно кончилось?! — Жора резко поставил вопрос.

Даже псы вдруг по-щенячьи тявкнули и забились в угол. Робко поглядывая, жалобно скулили: так Жора их испугал. Почему-то именно это взбесило Настьку: выскочила из кухни с поднятыми руками, лоснящимися от жира.

— Ко мне! — крикнула псам, но те лишь злобно оскалили клыки, видно, мало от нее хорошего знали. — Ко… — Тут она словно поперхнулась, вдруг побелела и стала оседать. Мы с Нонной еле ее подхватили, усадили в кресло.

— Это у нее давление резко упало. — Сима поднялась. — Скоро поднимется! Мой вам совет: отдайте на нормальную работу ее! Той же укладчицей на наш кондитерский комбинат. Двадцать тысяч пирожных в день уложит — и нормальным человеком станет! Пойдем, Коля, отсюда!

Коля медленно вышел из кухни, вытирая жирные руки о грудь, потом, распаляя себя, как на сцене, со стуком распахнул дверку шкафа, вывалил скомканную гору рубах и подштанников, стал их раскидывать.

— Грязь эту оставь здесь! — гордо произнесла Сима. Настал и ее звездный час.

Колька затравленно глянул на нас, лихо мотнул чубом и проследовал за мамкой.

— Предатель! — прохрипела Настька. Пришла в себя! Правда, глаза еще «плыли».

— Это кто еще предатель! — откликнулась Сима.

— Ладно! — примиряюще произнес Жора. — Мы-то с тобой все делали правильно! — Тряхнул мне руку, пошел. Взгляд Насти наконец «собрался в кучку», и в нем была ненависть. Ну откуда такая страсть?! Да это же я вроде ей страсти желал?

Удивила и Нонна, от нее такого не ожидал. Вдруг резко вскочила, выбежала на кухню, громко шурша пергаментом, стала заворачивать дефицитную пищу (так я и не увидел ее!). Вручит на выходе бывшим родственникам? Нашла другое решение: громко стукнула крышка «мусорки». Тоже эффектно.

И они должны были это услышать: стук двери раздался чуть позже.

Сильней всех страдали, кажется, псы: сладострастно завыли и, словно сомнамбулы, двинулись к кухне.

— Лежать! — рявкнула Настя, и со стоном и стуком костей они рухнули на пол.

Вот компания какая! Чужаков нет. Все свои.

Ну? Начинаем новую жизнь?

— Нонна!

— Что? — как-то отстраненно отозвалась она.

— Давай.

— Что? — откликнулась глухо.

— Порядок наводи.

— Где?

— Здесь, где же еще?! Посуду давай мой.

Злобно глянув, резко поднялась. И в то же время ею залюбовался: двигается легко! Не то что Настька.