Алексей Серов - Мужчины своих женщин

Герои Алексея Серова с головой погружены в ежедневную жизнь и двигаются в этой среде медленно, с трудом преодолевая мощное сопротивление обстоятельств — всякий раз новых. Вот юноша, пропадающий от одиночества среди своих книг. Он хочет разорвать путы невезения, познакомиться с девушкой — но вместо этого попадает в ловушку времени: счастье только пригрезилось ему… Вот молодой рабочий, жалеющий пьяницу-отца, но вынужденный избивать его. Вот «самурай из русской провинции», заступившийся за женщину и получивший в итоге удар заточкой в живот. Вот старик, помешавшийся на собственном здоровье — потеряв опостылевшую жену, он и сам вскоре умирает. Вязкое месиво бытовых проблем застит глаза героям Серова; упертые, несговорчивые, они «гнут свою линию», опускаясь порой на самое дно — и о каждом из них можно сказать слова, которые автор в своей повести «Злоба ночи» говорит о ребенке: «Маленький человек начал познавать мир, несущими опорами которого были неуверенность и страдание. Нужно было учиться терпеть и преодолевать все это собственной жизнью, добиваясь счастья».

Эти персонажи всем нам хорошо известны: мы живем с ними и среди них, находим в них черты своих родственников, знакомых или даже свои собственные. Миг узнавания радостен — и вот мы уже начинаем доверять молодому писателю, точно воспроизводящему не только черты наших соседей по земле, но и приметы времени и места: это Россия, это провинциальный город, всего лишь век тому назад ставший индустриальным центром, а на дворе — туманный рассвет третьего тысячелетия от Рождества Христова. Судя по всему, рисовать портреты своих героев, описывать их злоключения не составляет для автора особого труда — он ведь тоже живет здесь и сейчас, не выпадая ни из своей эпохи, ни из своего народа.

Но, похоже, Алексей Серов взялся за перо совсем не для того, чтобы просто воссоздавать на бумаге окружающую жизнь — его пристальный взгляд устремлен глубже. Писателя интересуют, прежде всего, ценностные ориентиры, психологическая мотивация людских поступков. Читая его рассказы и повести, мы не только воочию видим живых мужчин и женщин, наших современников, но и явственно ощущаем авторское отношение к ним, чувствуем, с кем заодно выступает сам писатель. В этом ощущении — ключ к тайне его творчества, к авторскому «я».

Упрямые, ершистые, не боящиеся конфликтовать с окружающим миром персонажи Серова движутся сквозь жизнь, пытаясь устроить ее на тех началах, которые кажутся им правильными. Главное из этих начал — справедливость, с которой тесно связано характерное для героев обостренное чувство собственного достоинства. Даже в самых тяжелых и неприятных обстоятельствах нельзя потерять это чувство, иначе вся жизнь пойдет насмарку. При этом ни суд, ни тюрьма, ни угроза жизни не способны остановить героев Серова: зло, как они считаю-! должно быть наказано — и непременно с их участием. Именно поэтому отец заболевшей девочки из повести «Злоба ночи» готов чуть ли не драться с доктором, который своим поведением оскорбляет приехавшую в больницу семью, поэтому Вера Силантьева из рассказа «Месть женщины» идет на похитителя ее добра с вилами наперевес, а пенсионер из рассказа «Упертый» заявляется на квартиру к обидевшему его милиционеру с боевой гранатой.

Прощение, жалость? Да, многим из положительных персонажей писателя присуще и это, исконно русское качество — жалость ко всему живому, особенно к тем, кто страдает. Но если кто-то страдает безвинно — жалость тут же переходит в гнев, и тогда держись, обидчик! Общепринятые правила и приличия летят в сторону — и героиня рассказа «Юшки наяды», садистски вымещающая на любящем ее мужчине свою злобу на мир, получает за все сполна.

И все же, как быть с прощением? Конфликтуют ли мужчины и женщины, созданные воображением и пером Алексея Серова, сами с собой, сомневаются ли они в своем праве судить и рядить, давать миру и другим людям однозначные оценки? Очень симптоматична в этом плане концовка рассказа «Крест». Напряженные отношения с родственниками и любимой женщиной, тугой узел проблем давят на психику героя — и он ищет во тьме своей жизни некий путеводный огонек, надежду на спасение. Эти поиски приводят его в некое здание, стоящее на берегу реки.

«Здание упиралось в небо островерхим куполом, и такие же купола, поменьше и пониже, располагались вокруг главного. А на нем, прочно укорененный, затмевая собою звезды, рассекал ночное небо огромный тяжелый крест. Он плыл через облака, суровый и непоколебимый на холодном ветру.

Огонь горел, и дверь была открыта».

Эта концовка говорит о многом. Да, дверь в храм, на куполе которого водружен крест, и поныне открыта для каждого, а выстраданные за два тысячелетия христианства идеи вознесены высоко над нами — они и впрямь плывут через облака. Терпя и преодолевая неуверенность и страдание нашего ежедневного бытия, мы ищем помощи и надежды — а они рядом с нами. Для того, чтобы вновь и вновь находить в себе силы нести вперед крест своей земной судьбы, нужно просто почаще освобождать свой взгляд от пут обыденной жизни и поднимать глаза к небу.

Евгений ЧЕКАНОВ,

член Союза писателей России

Затянувшаяся осень медленно превращалась в зиму. По утрам у него даже в постели, под теплым ватным одеялом мерзли ноги. Кровь — медленная, стариковская — не грела ничуть. Странно, у двадцатилетнего парня…

Поэтому он и не любил зиму. Вообще холод. А уже временами шел, валился с неба противный мокрый снег.

Прогноз на ближайшие дни передавали неутешительный. «Дальнейшее понижение температуры, осадки, порывистый северный ветер.» Каждое утро, уходя на работу чуть свет, он слышал по радио одни и те же чеканные, убийственные формулировки. Становилось все темнее и холоднее. Становилось невыносимо.

Приближалась депрессия, и он не мог ничего поделать с этим.

В прошлом году, в предзимье, он едва не решился на радикальные меры против тоски. До сих пор в его мозгу с фотографической точностью мерцало увиденное тогда: тридцать таблеток снотворного, лежащих на дне большой пивной кружки… В каком-то старом фильме о гражданской войне люди вместо сахара клали в чай таблетки сахарина. То, что происходило с ним в прошлом году, было очень похоже на все это и внешне, и по настроению: та же безысходность, отчаяние, холод… Однако выпить адскую смесь тогда он не смог — таблетки не растворились, а глотать их с детства не научился, всегда разжевывал. Ладно еще одну-две, но не тридцать же!