Уильям Янг - Перекрестки

Сначала приехали спасатели. Обнаружив Тони, они быстро произвели предварительный осмотр, прежде чем оказать первую помощь, в то время как один из членов бригады успокоил взволнованную женщину и опросил ее. Спустя несколько минут появилась и машина медицинской помощи.

— Привет, ребята! — обратился к спасателям санитар. — Что тут у вас? Чем помочь?

— У нас мужчина за сорок. Вон та женщина обнаружила его на полу рядом с автомобилем. Его вырвало, от него несет алкоголем. На голове глубокая рана, на лице порезы. В сознание не приходит. Мы зафиксировали ему шею и надели кислородную маску.

— А как основные показатели?

— Давление двести шестьдесят на сто сорок, пульс пятьдесят шесть. Частота дыхания двенадцать, неровное. Правый зрачок расширен, правое ухо кровоточит.

— Голова сильно повреждена?

— Да, похоже на то.

— Ладно, давайте положим его на носилки.

Они осторожно перекатили Тони на носилки. Команда спасателей раздела его, а санитар сделал внутривенную инъекцию.

— В сознание не приходит, дыхание прерывистое, — сказал фельдшер службы спасения. — Может быть, подключить его к приборам?

— Идея неплохая, только давайте отнесем его сперва в машину.

Тони положили на каталку и быстро погрузили в машину, а водитель связался с университетской больницей.

Все основные показатели у Тони упали, он был в состоянии асистолии, сердце его остановилось. Ему тут же впрыснули дозу эпинефрина, и сердце заработало снова.

— Университет, это М-333. Мы везем в ваше третье приемное отделение сорокалетнего мужчину. Найден на крытой парковке в бессознательном состоянии, с ранами на голове. По шкале Глазго у него пятерка, [10] Шкала Глазго — шкала, по которой оценивается сознание больного, получившего травму черепа. Впервые была применена в Институте неврологии Университета Глазго. Оценка складывается из суммы трех показателей: работы глаз (4), речевой способности (5) и двигательных реакций (6). Чем выше итоговый показатель, тем меньше уровень сознания у больного. Число 7 соответствует коматозному состоянию. приняты меры по фиксации позвоночника. Непродолжительная асистолия, но после одного миллиграмма эпинефрина сердце заработало. Давление при последнем измерении — восемьдесят на шестьдесят, пульс семьдесят два. Сейчас делаем ему искусственное дыхание, собираемся провести интубацию. Езды до больницы примерно пять минут. Есть вопросы?

— Вопросов нет. Введите ему пятьсот кубиков маниитола.

— Принято.

— Диспетчер, бригада М-333 с двумя работниками службы спасения везет пострадавшего в больницу.

Взвыла сирена, и машина покинула гараж. Ей потребовалось даже меньше пяти минут, чтобы взобраться по серпантину на холм, где располагался Орегонский университет медицины и естественных наук, — университетская больница нависает над городом наподобие горгульи. Каталку с Тони доставили в реанимационное отделение, где на него накинулась целая толпа врачей, медсестер, лаборантов и ординаторов, исполнявших вокруг его тела замысловатый танец. Но в этом кажущемся хаосе каждый знал свою роль и ждал своей очереди, чтобы исполнить ее. Дежурный врач быстро задал несколько вопросов бригаде медиков, доставившей Тони, а затем они отправились отдыхать и приходить в себя после выплеска адреналина, который обычно сопровождает подобные выезды.

Компьютерная томография головного мозга, как и последующая компьютерная ангиография, выявили субарахноидальное кровоизлияние и опухоль в лобной доле головного мозга. Спустя несколько часов Тони был помещен в палату номер 17 блока интенсивной нейротерапии 7С. Подключенный трубками к разнообразному оборудованию, которое поддерживало в нем дыхание и жизнь, он и не подозревал, что привлек к своей персоне столько внимания.

У Тони было ощущение, будто он всплывает куда-то вверх, словно его мягко, но неуклонно притягивает к себе некое гравитационное поле. Оно было скорее похоже на материнскую любовь, нежели на материальное тело, и Тони не противился его воле. В голове у него крутилось смутное воспоминание о какой-то борьбе, вконец измотавшей его, но теперь все неприятное осталось позади.

У него возникло предположение, что он умирает. Эта мысль сразу прочно укоренилась в нем. Он внутренне собрался, будто надеясь, что ему хватит сил сопротивляться тому, что хочет его поглотить… А чему?.. Пустоте? Может быть, он сливается с безличной Душой Мира?

Нет. Тони давно уже пришел к заключению, что смерть — просто прекращение жизни в качестве сознательного существа, неизбежное обращение в прах: все произошло из праха и все возвратится в прах.

Такая философия оправдывала его эгоизм. В самом деле, разве он не вправе позаботиться о себе и распорядиться по своему усмотрению не только собственной жизнью, но и чужой? Не существует ничего единственно верного, абсолютной истины, есть только узаконенные обществом нормы и подчинение им, основанное на чувстве вины. То, как Тони понимал смерть, подталкивало его к выводу, что в конечном итоге ничто не имеет значения. Жизнь — не более чем мощный эволюционный всплеск бессмысленности, кратковременное выживание самых хитрых и ловких. Через тысячу лет — если от человеческой расы к тому времени что-нибудь останется — никто не вспомнит, что Тони был на свете, и уж тем более не станет любопытствовать, как он прожил свою жизнь.

Однако по мере того, как он всплывал в невидимом потоке, эти воззрения нравились Тони все меньше. Что-то в нем сопротивлялось, отказывалось верить, будто после того, как опустится занавес, все вообще потеряет значение, будто жизнь — только хаос эгоистических интересов, где каждый, расталкивая других локтями, рвется к выгодному положению и власти, и будто манипулирование ближними в собственных интересах — единственно верное поведение в этих условиях. Но какова же альтернатива?

Надежда на ее существование умерла в Тони ненастным ноябрьским утром, когда он почти минуту стоял неподвижно под косым дождем, держа в руках лопату с прилипшим к ней комом грязи и глядя на маленький нарядный ящик, в котором лежал его дорогой Габриэль. Едва пяти лет от роду, малыш храбро сражался, стремясь к красоте и добру, но был вырван из нежных объятий людей, любивших его больше всего на свете.

Наконец земля окончательно ушла у Тони из-под ног и провалилась в бездну. Туда же полетели осколки его сердца и последние надежды. Но слез он не проливал. Гнев против Бога, мироустройства и против гибели собственной души не спас и не сохранил его сына. Мольбы, обещания, молитвы — все отскакивало от небес и возвращалось неуслышанным, словно в насмешку над бессилием человека. После того, как умолк голос Габриэля, все потеряло смысл.