Борис Мещеряков - Там, где нас есть

В общем, площадка перед ДК завода имени Кирова, на ней дети и их родители с чемоданами и рюкзаками, автобусы, водители, организаторы всякие с матюгальниками. Все это дело кипит и роится, а сопровождает это нервное веселье польками и маршами духовой оркестр.

Пионерам подавали желтые «Икарусы», а оркестр, проиграв прощальный марш и проводив их длинный караван, грузился в неопределенного цвета колымагу, которую, как правило, пилотировал какой-нибудь юнец только что из армии, коему порядочную технику еще не доверили. Михал Иваныч Кораблев, в народе Михалыч, руководитель взрослого и детского духовых оркестров ДК им. Кирова, садился в этот антикварный предмет, осмотрев орлиным взглядом из-под ладони опустевшую площадку и убедившись, что из его музыкантов никто не потерялся. Поднимаясь, он про себя пересчитывал по головам личный состав, не глядя на водителя, а лишь клал ему на плечо руку свою и степенно ронял: «Трогай, сынок». Затем он прочно усаживался на кондукторское кресло лицом к проходу и, прикрыв глаза, замолкал в изнеможении от исполненного как следует пассажа протокола.

Он это проделывал трижды за лето на протяжении лет к тому моменту примерно сорока, с перерывом на войну, и ритуал был отработан до рефлекса.

В этот раз, однако, автобусом правил такой же замшелый ветеран, как сам Михалыч. И на отеческое возложение ладони на плечо, сопровождаемое напутствием: «Трогай, сынок», — громко возмутился в духе: «…Какой я тебе на хрен сынок нашел сынка я сам дед и почище тебя дед…»

Михалыч с удивлением ревнителя этикета оглядел первого за долгие годы нарушителя протокола и с пару секунд молчал. А затем спросил, не опуская бровь:

— И какого ты года?

Водила буркнул:

— Ну девятьсот четвертого.

Михалыч опустил бровь и раздал:

— А я — девятьсот второго!

И без паузы, кротко:

— Трогай, сынок.

И сел. Где всегда. Лицом в проход. И прикрыл глаза. Как всегда.

Как заведено не со вчера, и отменят эту процедуру еще не сегодня.

Не юнцы какие-то.

Такие люди были.

Петух этот жутко нас всех раздражал. Мы были юные и голодные, недавние абитуриенты, а теперь студенты Техноложки. Считая себя опытными ездоками «в колхоз», запаслись сухарями и пряниками, но почему-то сухари и пряники не шли. Еды, в общем-то, хватало, и деревенская столовка была не из каких-нибудь особенно неудачных, но есть хотелось почти все время. Только сухарей и пряников почему-то не хотелось.

А тут этот петух. Ходит между фанерными домиками, орет в неположенное время, кур за собой водит. Да и вообще: это наша территория, не хрен тут ходить всяким петухам. Он был рыжий, с цветным хвостом, желтыми когтистыми лапами и кровавого цвета гребнем. Возможно, он считал, что это как раз его территория, и обдумывал хитрые планы избавления от чужаков. Такой вот конфликт интересов. Когда вроде никто никому не мешает, но глаза мозолит. Он был обречен. Человек все же царь природы.

Сначала мы пытались его ловить, заходя на него с разных сторон и совершая одновременные броски несколькими телами. Петух, дитя природы, оказался в этом деле проворней нас, несколько раз он пребольно клевался, и, когда Косте Раеву в одновременном броске кто-то засветил локтем не то коленом в глаз, решено было сменить тактику. Мы организовали петлю с приманкой. Накрошив и мелко наломав пресловутые сухари и пряники, мы их насыпали на бетонную плиту, зачем-то валявшуюся посреди фанерного от пола до потолка сезонного лагеря, и вокруг этого курьего пира разложили широкую петлю из суровой нитки, конец коей петли коварно прятался в траве и уходил в окно нашего домика, где за занавеской мы приплясывали от нетерпения.

Первой на приманку набрела свинья. Что за свинья и где она раньше шаталась, мы не знали. Какая-то незнакомая свинья, про нее еще будет сказано. Свинью мы отогнали веником, спрятались обратно в домик, и наш петух не замедлил появиться. Как ждал. В сопровождении целого табуна кур. Ага, сказали мы себе, а Костя Раев задумчиво потрогал синяк вокруг пострадавшего глаза.

Петух смело и даже гордо вошел в центр круга из обломков сухарей и пряников, осмотрелся, проорал победно и сделал курам приглашающее движение корпусом. Типа, гуляй, девки, поляна накрыта. Куры суетливо и деловито посеменили угощаться, а мы покрылись по́том и даже дышать забыли от усердия. Вот, наверное, что чувствует охотник-пигмей, готовящийся заарканить огромного серого слона в душных африканских джунглях. Петух нам казался огромным, он заслонял черные стволы лип, аллею с агитационными плакатами, небо и солнце заслонял он своим огненно-рыжим телом. Голос его казался трубным и всеохватным, гребень казался особенно кровавым, а глаза его — особенно безумными. Он был размером во весь мир. И петля затянулась.

Вместе с петухом в нее угодила фаворитка, оказавшаяся поблизости. Попав в петлю, она забыла про любовь и довольно легко, впрочем, освободилась, выдрала из петли свое белое крыло, потеряв лишь пару перьев. А петух опять съежился до нормальных размеров, орал тонко и жалобно. Чуял, собака, что теперь ему кранты.

Помня об остроте петушьего клюва, мы подкрались к объекту охоты с байковым одеялом и мгновенно ловко запеленали его. Он даже уже не очень дергался, понял, видно, что такая ему вышла судьба, быть пойманным даже не опытной в ловле домашней птицы деревенской бабкой, а толпой городских молокососов. Он затих от позора и исполнился покорности.

А мы пошли в сельмаг за портвейном к празднику Удачной Охоты. По дороге нам встретилось несколько наших сокурсников разного пола, и мы, сбрасывая возбуждение, представляли в лицах прошедшую короткую схватку и казались себе чудо-молодцами, для которых нет неустранимых проблем. Надоел петух — в суп его, да и вся недолга.

Вино «Ароматное» было закуплено нами и сочувствующими в количестве даже несколько превосходящем потребное. Как будто мы собирались праздновать пару дней без перерыва. Но Костя Раев сказал, что запас… м-да, в общем, каши маслом не испортишь.

Неподалеку от лагеря, а именно сразу за футбольным полем, протекала мелкая и извилистая речушка Ведуга, с заросшими непроходимым высоким кустарником берегами. В этом кустарнике сельские эстетствующие элементы прорубили несколько удобных для посиделок на пленэре как бы лежек. В одной из таких мы и решили собрать вечером народ.

Костер мы разожгли быстро. Уж чего другое, а разжигать костры тогда, не знаю как сейчас, российские дети умели мгновенно и из чего угодно, а из ровного и ломкого сухостоя, да который таскать не надо далеко, всякий лопух сумел бы. Костер запылал жарко и сильно, и тут перед нами в полный рост встала проблема, верней целый комплекс проблем по умерщвлению петуха и последующему приведению в съедобный вид.