Элис Хоффман - Красный сад

— Ты думаешь, она хочет нам что-то сообщить? — спросила Мэтти у Эвана Партриджа, имея в виду привидение, которое только что видела. — Может, она хочет отвести нас в другой мир?

Эван не знал. Он даже не был уверен в существовании духов и привидений.

— Может, это всего лишь игра света и тени среди деревьев? И мы принимаем за человеческую фигуру тень?

— У нее была кукла. Я видела у нее в руках куклу. Разве тени играют в куклы?

— Не думаю, — улыбнулся Эван.

— А я вообще не знаю, что и думать. Вообще, — сказала Мэтти.

Она подумала, каково это, утонуть, и что при этом чувствуешь. Как вода заполняет рот, горло, как ты опускаешься на каменистое дно, где вода такая зеленая и холодная, угри ведь любят прохладу. Ты открываешь глаза и видишь небо сквозь толщу воды, и все переворачивается наоборот. Может, само время обратится вспять, совьется, словно нить в клубок.

Вот чего она хотела. Свернуть жизнь обратно, словно ее и не было. Мэтти приблизилась к реке, пока ее свекр и одноногий мальчик лежали, вытянувшись на траве. Она сняла тяжелые ботинки и носки, расстегнула платье и стянула его через голову. Эван приподнялся в траве, во рту у него пересохло. Чего ему только не чудилось после возвращения с войны: и голуби, вспархивающие вверх, и лицо брата. Может, это еще одна галлюцинация: обнаженная Мэтти Старр, ее плечи, ноги, спина?

Мэтти обернулась и посмотрела на него. Нет, она была настоящая, все в порядке. Эван с трудом встал на ноги. Течение было такое сильное, один шаг — и ее снесет. Если он не поспешит, то ему останется только молча смотреть, как ее уносит река. Эван не хотел примириться с тем, что его удел таков и другим быть не может: беспомощно стоять и смотреть. Оттого, что он инвалид, он не перестает быть мужчиной. Он помчался к обрыву. Он сосредоточил все силы, всю волю на том, чтобы успеть, и успел. Его руки обхватили ее. Она прыгнула, увлекая его за собой. Они падали медленно, сплетясь в этом странном объятии. Всплеск был еле слышным. Они погрузились в реку, словно растаяли. Вода оказалась холодней, чем они воображали: в горах таял снег.

Вокруг все было зеленым. Пузыри воздуха словно облачка. Облака словно белые камни, запущенные ввысь. Эван одной рукой обхватил талию Мэтти Старр, а другой крепко уцепился за бревно, выступавшее над водой. Отплевываясь, они вынырнули на поверхность. Они оказались в тихой заводи, отгороженной от сильного течения плотиной из бревен. Солнце играло среди волн. Воздух был влажный и душистый. Мэтти обвила руками его шею. Поцеловала его, потом оттолкнула. Увидев выражение его лица, снова поцеловала. Просунула язык ему в рот, целуя все крепче и крепче. Рубашка соскользнула с ее плеч, и Мэри не стала подбирать ее. Та поплыла, словно белая лилия. Заводь была мелкой, так что они могли бы встать на ноги, но легче было парить в воде. Она взяла его руки и положила между своих ног. Позволила ему снять с себя панталоны. На берегу сидели лягушки, на мелководье резвились головастики. Она шепнула Эвану, что очень этого хочет, и он вошел в нее. Он видел, как она закрыла глаза, откинула голову. У них не было ни другого места, ни другого времени. Ни прошлого, ни будущего. Мошкара воронкой вилась над рекой. Эван слышал только шум воды. Он подумал о привидении в синем платье с босыми ногами. Подумал, как голуби вспархивают в небо, вспугнутые перестрелкой. А потом он ни о чем не думал — только о том, что, несмотря ни на что, он еще жив.

Прожив свою жизнь до половины, моя мать начала новую жизнь. Такое часто случается в нашем городе. Блэкуэлл находится в глубине округа Беркшир, где погода и люди непредсказуемы. В городе живут потомки первых поселенцев, основателей города. Они часто заключали браки между собой, поэтому среди женщин много рыжеволосых, с огненным темпераментом под стать цвету волос. Мужчины высокие, спокойные, хорошие почти во всех отношениях. Все собаки в городе одной породы — колли, умные, быстрые собаки, они пасут коров и овец, откликаются на особый свист, словно птицы, и понимают не только речь, но и песни.

Есть в городе, конечно, и новые обитатели — из тех, кто направлялся на запад, но путь в Огайо или Колорадо преградили горы. Никто не знает, сколько народу осело в городе, просто скрываясь от кого-то или чего-то. Моя мать, например, рассказывала всем, что она была школьной учительницей, родилась в Англии, в Манчестере, а училась в Бостоне. Говорила, что ее зовут Элинор Бук. Раз она так говорила, то люди ей верили. В ту пору в Блэкуэлле была единственная школа, которая состояла из единственного помещения, и моя мать преподавала там все предметы для всех классов. Городской совет с радостью принял ее на работу, когда она в один прекрасный день появилась с маленьким чемоданчиком и без всяких рекомендаций. Почерк у нее был прекрасный, буквы сочные, чувственные, что выдавало ее натуру. Ей выделили коттедж за домом Брэди, самым старым в городе. Первое время после приезда она часто проводила ночи в саду. Люди думали, что воют койоты или одна из немногих пантер, оставшихся в лесу, но это плакала, стоя в саду, моя мать.

В большом доме жил один человек — Исаак Партридж. Его отец, потомок основателей города, потерял ногу на Гражданской войне и после возвращения женился на вдове с детьми. Все они перешли в лучший мир, из семьи в живых остался только Исаак. Мужчина лет сорока, холостяк. Моей матери еще не исполнилось тридцати. Все видели, какая она красавица, хотя она изо всех сил старалась это скрыть. Она носила бесформенное черное платье и стягивала волосы в пучок, чтобы казаться солиднее. Но ночью, выходя в сад, она становилась молодой. Опять становилась такой, какой была, когда убила в Бруклине моего отца.

Она убила его апрельской ночью. У нас был свой дом. Мы жили в достатке. Денег хватало. Отец работал в новой компании, которая занималась электричеством. Он говорил, что скоро весь мир будет залит светом, и это благодаря ему, и Господь встретит его на небесах, освещенных электричеством. Уходя утром, мой отец надевал костюм и шляпу, а вечером возвращался пьяный. Мы с матерью прятались от него в погребе. В моих воспоминаниях Бруклин связан с запахом моря и хранившихся в погребе овощей. С крыши нашего дома был виден Шипсхедский залив. Название мне не нравилось, но нравилось сидеть на крыше, смотреть на синий горизонт, слушать разговоры соседей и шум трамваев. Когда наступали сумерки, мать окликала меня, и мы спускались в погреб, как делают люди в некоторых городах, ожидая торнадо. Нам торнадо заменял отец. От него мы и прятались.

Иногда отец приводил домой женщин, и мать зажимала мне уши, чтобы я не слышала, что творится наверху. Иногда он прибегал к хитрости. Все затихало, и мы думали, что он без сознания лежит на полу, а на самом деле он подстерегал нас в гостиной. Что он вытворял, я не решусь рассказать. Мы стараемся забыть его имя — его звали Уильям Уэнтуорт. Он был вице-президентом электрической компании, от него пахло дымом. Мы стараемся забыть все, что он делал с нами, но такое не забывается. Он работал на Эдисона, которого называл величайшим гением человечества. Электричество проникало всюду, словно змей, и зажигало в городах огни. В январе с помощью электричества казнили слониху в Луна-парке на Кони-Айленде. Летом мать водила меня посмотреть на эту слониху, и мы через решетку кормили ее орехами. Слониху звали Топси — смешное имя для такого огромного существа. Она вела себя деликатно, аккуратно брала с ладоней орехи.