Даниэль Кельман - Измеряя мир

Может, и так, сказал слуга. Но только не сегодня вечером.

Гаусс посмотрел на свои грязные башмаки. Именно этого он и опасался. Хорошо, тогда он переночует здесь, пусть ему приготовят комнату!

Слуга выразил сомнение, что в доме найдется для него место.

Гаусс снял свою бархатную шапочку, обтер лоб и дотронулся до ворота. Ему нездоровилось, он весь взмок. И его мучили боли в желудке.

Это какое-то недоразумение. Он пришел не как проситель. Он возглавляет государственную геодезическую комиссию по определению размеров Ганноверского королевства, и если ему сейчас дадут от ворот поворот, он вернется снова, но уже не один. Он понятно выразился?

Слуга отступил на шаг назад.

Понятно ли он выражается?

Так точно, сказал слуга.

Так точно, господин профессор!

Господин профессор, повторил чуть слышно слуга.

А теперь господин профессор желает видеть графа.

Слуга так сильно наморщил брови, что его лоб превратился в сплошное сплетение складок. Он, очевидно, не совсем ясно выразился. Милостивый господин уже удалился в свои покои. Он спит!

Всего лишь на одну минутку, сказал Гаусс.

Слуга покачал головой.

Сон — это не смертельно. Кто спит, того можно разбудить. И чем дольше он тут стоит, тем позже господин граф возвратится в свою опочивальню, и его собственное настроение от этого разговора тоже не улучшится. Он устал, как собака.

Хриплым голосом слуга попросил следовать за ним.

Он так быстро нес перед собой светильник с зажженными свечами, словно питал надежду сбежать от Гаусса. Особого труда это бы не составило: ноги у Гаусса болели, кожа его башмаков была слишком грубой, под кусачей шерстяной рубашкой тело чесалось, а жжение на загривке говорило о том, что он снова получил солнечный ожог. Они шли по низкому коридору с блеклыми обоями. Молоденькая служанка с ладненькой фигуркой несла ночной горшок. Гаусс с тоской поглядел ей вслед. Они спустились по лестнице вниз, потом поднялись вверх, а затем снова спустились. Дом был построен с таким расчетом, чтобы запутать посетителей, и, возможно, это безупречно срабатывало, если человек не обладал даром геометрического воображения. Гаусс прикинул, что они находились примерно в двенадцати футах над главными воротами и в сорока футах западнее них и двигались сейчас в юго-западном направлении. Слуга постучал в дверь, открыл ее, произнес несколько слов в глубь комнаты и позволил Гауссу войти. В кресле — качалке сидел старый господин в шлафроке и деревянных домашних башмаках. Высокого роста, со впалыми щеками и колючими глазами.

Фон дер Оэ цур Оэ, очень приятно. Чему вы смеетесь?

Он не смеется, сказал Гаусс. Он государственный чиновник. И ему не до смеха, он хотел только представиться и поблагодарить за гостеприимство.

Граф спросил, уж не разбудили ли его только ради этого.

Именно так, сказал Гаусс. А теперь он желает ему доброй ночи! Довольный собой, он последовал за слугой и спустился еще по одной лестнице вниз и прошел особо вонючим коридором. Он никогда не позволит этим людям обращаться с ним как со слугой!

Но Гаусс торжествовал недолго. Слуга привел его в ужасающую дыру. Жуткая вонь, на полу остатки гнилого сена, деревянные доски вместо кровати, а вместо умывальника ржавое ведро с мутной водой, отхожего места вообще не видно.

Он кое-что уже повидал, сказал Гаусс. Две недели назад один крестьянин предложил ему переночевать в собачьей конуре. Но она выглядела гораздо приличнее этого.

Вполне возможно, сказал слуга, удаляясь. Но ничего лучшего нет.

Гаусс со стоном принудил себя лечь на нары. Подушка жесткая, и от нее плохо пахнет. Он положил на нее свою шапочку, но и это не помогло. Он долго не мог уснуть. Болела спина, воздух был спертый, к тому же он боялся привидений и, как и всякий другой вечер, ему не хватало Иоханны. Стоило ему только упустить из виду какой-то момент, и вот уже, пожалуйста, на него взвалили чиновничьи обязанности, он таскался по лесам и вступал в переговоры с крестьянами из-за их кривобоких деревьев. Только сегодня он заплатил после обеда за одну старую березу впятеро больше того, что она стоила. И потом еще целую вечность ждал, пока его помощники наконец-то спилили упрямое дерево и он смог визировать теодолитом световой сигнал Ойгена. Разумеется, этот осел подал сначала сигнал не в том направлении! Завтра они встретятся, и ему придется ломать голову, как с того места самое большее по двум линиям теодолитного хода привязать его к следующему опорному пункту. В этом заключалась теперь его профессия. Книга по астрономии давно вышла, в университете он числился временно уволенным в отпуск. Как ни крути, а эта работа хорошо оплачивалась, и если ты не совсем дурак, то разными способами можно и еще кое-что подзаработать. С этими мыслями он заснул.

Ранним утром Гаусс проснулся от кошмарных сновидений. Он увидел себя во сне лежащим на деревянных нарах и видящим сон, будто он лежит на нарах и ему снится, как он лежит на этих нарах и видит дурной сон. С тяжелым чувством и тоской на сердце он сел и сразу понял, что пробуждение ему только еще предстоит. В несколько секунд он переместился из одной реальности в другую, затем в следующую, но ни одна из них не предложила ему ничего лучшего, кроме этой грязной дыры с гнилым сеном на полу и ржавым ведром с водой в углу. Один раз в дверях возникла высокая, расплывчатая фигура, в другой раз в углу лежал мертвый пес, а потом вошел ребенок с деревянной маской на лице, но прежде чем он ясно успел его разглядеть, тот снова исчез. Когда же вконец измученный Гаусс сидел на краю своего ложа и смотрел в солнечное утреннее небо, он не мог отделаться от чувства, что на шаг разминулся с той действительностью, в которой ему было уготовано место. Он побрызгал холодной водой на лицо и подумал об Ойгене, с которым ему предстояло встретиться во второй половине дня. Его настроение, как всегда, улучшится, котда он накричит на него. Он оделся и, зевая, вышел из комнаты.

Он прошел анфиладой комнат, увешанных сильно пострадавшими от времени портретами: серьез ные мужские лица, написанные довольно неумело, слишком толстый слой красок. Заляпанная деревянная мебель, покрытая пылью. Задумчиво остановился перед зеркалом. Ему не понравилось, что он там увидел. Он выдвинул несколько ящиков стола, они были пусты. И с облегчением обнаружил решетчатую дверь в сад.

Сад был распланирован с удивительной тщательностью. Пальмы, орхидеи, апельсиновые деревья, причудливых форм кактусы и всевозможные растения, каких Гаусс никогда не видел даже на картинках. Под башмаками скрипел гравий, лиана сверху сорвала с его головы шапочку. Пахло чем-то сладковатым, на земле лежали лопнувшие от спелости фрукты. Растительность становилась все гуще, дорожка сужалась, ему пришлось пригибаться при ходьбе. Что за расточительность! Оставалось только надеяться, что здесь нет, не дай бог, еще каких-нибудь заморских насекомых. Протискиваясь промеж двух пальм, он зацепился за что-то курткой и чуть не упал на колючий кустарник. А потом он вышел на лужайку. В кресле, все еще в шлафроке, с взъерошенными волосами и босиком, сидел граф и пил чай.