Джулиан Барнс - Попугай Флобера

Пятница, 7 июля. Подземная железная дорога. Хорсни. Миссис Фармер. (На Чаринг-Кросс за сведениями.)

Он не снисходит до того, чтобы сравнивать британские и французские железные дороги. Может быть, об этом стоит пожалеть. Наш знакомец, преподобный Дж. М. Масгрейв, сходя с поезда в Булони лет на двенадцать раньше, был под большим впечатлением от французской системы: «Приспособления для выдачи, взвешивания, обозначения и оплаты багажа были просты и превосходны. Каждая служба работала четко, точно и пунктуально. Вежливость и комфорт (комфорт во Франции!) делали все приготовления приятными — и все это без гвалта и неразберихи, которая царит в Паддингтоне, не говоря уж о том, что в вагоне второго класса все почти так же, как у нас в первом. Англия должна стыдиться такого положения вещей!»

7. «ЖЕЛЕЗНАЯ ДОРОГА: Если бы они были в распоряжении Наполеона, он был бы непобедим. Восторгаться их изобретением и говорить: “Я, милостивый государь, тот самый я, кто сейчас говорит с вами, утром был там-то… выехал оттуда столько-то-часовым поездом; там сделал все свои дела и т. д., а во столько-то часов уже вернулся!”».

Лексикон прописных истин

8. Я выехал на поезде из Руана (Rive Droite). В нем были синие пластиковые сиденья и запрет высовываться из окон на четырех языках. Я обратил внимание, что для передачи этой информации английскому языку требуется больше слов, чем французскому, немецкому или итальянскому. Я сел под фотографией (черно-белой) в металлической рамке, изображавшей рыбачьи лодки в Иль-д’Олероне. Рядом со мной пожилая пара читала статью в «Пари-Норманди» про колбасника, fou d ’amour, убившего семью из семи человек. На стекле была маленькая наклейка, которую я раньше не видел: «Ne jetez pas l’énergie par les fenêtres en les ouvrant en période de chauffage». He выбрасывайте энергию из окон — какая это неанглийская формулировка, одновременно логичная и причудливая.

Я, видите ли, проявлял наблюдательность. Билет в один конец стоит 35 франков. Путешествие длится почти ровно час — вдвое меньше, чем во времена Флобера. Первая остановка — Уасель; затем Ле Водрей — ville nouvelle; Гэйон (Обервуа) с огромным складом «Гран-Марнье». Масгрейв заметил, что пейзаж вдоль этого отрезка Сены напоминает ему Норфолк: «Больше похоже на английский пейзаж, чем что-либо из виденного мною в Европе». Контролер стучит о дверной косяк своими щипцами — металлом о металл, неповиновение исключено. Вернон; затем, вдоль широкой Сены в левом окне, мы въезжаем в Мант.

По адресу: Пляс де ля Регпоблик, 6, обнаружилась стройплощадка. Приземистый многоквартирный дом стоял почти готовый и уже излучал уверенную невинность узурпатора. Grand Cerf? В самом деле, сказали мне в табачном киоске, старое здание стояло тут еще год назад. Я вернулся, чтобы взглянуть еще раз. От гостиницы осталась только пара каменных воротных столбов примерно в тридцати футах друг от друга. Я подавленно таращился на них. В поезде я не мог представить себе Флобера (воющего, как нетерпеливый пес? ворчащего? страстного?), который едет по тому же маршруту; теперь, на этом этапе паломничества, воротные столбы мешали мне вообразить жаркие свидания Гюстава и Луизы. Ничего удивительного. Мы любим помыкать прошлым, рассчитывая, что уж что-что, а свой безотказный frisson мы от него получим. А с какой стати оно должно нам подыгрывать?

Я сердито обогнул церковь (одна звезда в мишленовском путеводителе), купил газету, выпил чашку кофе, прочитал про колбасника, fou d’amour, и решил вернуться следующим поездом. Дорога к станции называется «авеню Франклина Рузвельта», хотя реальность недотягивает до громкого имени. В пятидесяти метрах от конца дороги, слева, я увидел кафе-ресторан под названием Le Perroquet. Снаружи, на тротуаре, фанерный попугай с ядовито-зеленым оперением держал в клюве меню. У здания был один из тех ярких фахверковых фасадов, которые претендуют на старину, не всегда с полным основанием. Не знаю, стояло ли оно там во времена Флобера. Но вот что я знаю. Иногда прошлое может оказаться вымазанным в жире поросенком, иногда медведем в своем логове, а иногда — всего лишь промелькнувшим попугаем, чьи глаза с издевкой сверкнут вам из чащи.

9. Поезда играют незначительную роль в творческом наследии Флобера. Впрочем, это свидетельствует о точности, а не о предрассудке: действие большей части его произведений происходит до того, как английские землекопы и инженеры высадились в Нормандии. «Бувар и Пекюше» уже заходит краем в век железных дорог, но, как ни странно, ни один из этих несгибаемых летописцев не говорит вслух ничего об этом новом средстве передвижения.

Поезда встречаются только в «Воспитании чувств». Впервые они упоминаются как не слишком увлекательная тема для беседы на вечере у Дамбрезов. Первый настоящий поезд — и первая настоящая поездка — появляется в части второй, главе III, когда Фредерик едет в Крейль в надежде соблазнить госпожу Арну. Учитывая любовное нетерпение путника, Флобер обставляет дорогу с одобрительным лиризмом: зеленые равнины, станционные домики скользят мимо, как декорации, дым паровоза клубится тяжелыми хлопьями, которые сперва кружатся на фоне травы, потом рассеиваются. В романе есть еще несколько путешествий на поезде, и пассажиры кажутся вполне довольными — по крайней мере, никто не воет от скуки, как забытая собака. И хотя Флобер недрогнувшей рукой вычеркнул из стихотворения госпожи Коле строчку про дымок на горизонте, по его собственной сельской местности тем не менее (часть третья, глава IV) «тянулся горизонтальной полосой дым локомотива, точно гигантское страусовое перо, кончик которого улетал вдаль».

Только однажды мы догадываемся о том, что автор думает на самом деле. Пеллерен, художник из числа приятелей Фредерика, производитель законченных теорий и незаконченных набросков, неожиданно доводит до конца работу над одной из своих картин. Флобер позволяет себе улыбнуться в усы: «Она изображала Республику, или Прогресс, или Цивилизацию под видом Иисуса Христа, управляющего паровозом, который мчится по девственному лесу».

10. Предпоследние слова, произнесенные Флобером, когда он почувствовал головокружение, но не испытывал никакого беспокойства: «Мне кажется, я сейчас упаду в обморок. Хорошо, что сегодня; завтра, в поезде, это было бы совсем некстати».

11. Конец колеи. Сегодняшний Круассе. На месте флоберовского дома пыхтела целлюлозно-бумажная фабрика. Я забрел внутрь; мне охотно все показали. Я глазел на плунжеры, пар, чаны, поддоны для сбора воды — из какого мокрого мира выходит нечто столь сухое, как бумага. Я спросил свою провожатую, производят ли они бумагу для книг; она ответила, что они производят бумагу для чего угодно. Я понял, что экскурсия мало что даст воспитанию чувств. Над нашими головами по конвейеру медленно ехал огромный бумажный барабан, футов двадцать в ширину. Он выпирал из окружения, как намеренно диспропорциональная современная скульптура. Я заметил, что он больше всего похож на гигантский рулон туалетной бумаги; моя провожатая подтвердила, что это именно он и есть.