Виктория Лебедева - В ролях (сборник)

В конце вагона показался усталый проводник. Сначала он немного постоял поодаль, без интереса посмотрел в окно, потом подошел к одинокой Любочке:

— Доброй ночи! Что, барышня, не спится?

Любочка кивнула.

— Вот и мне. Не спится, — широко зевнул проводник. — Каждый рейс одно и то же. Напарник еще заболел, будь он неладен, а я вот прикрываю теперь. От самого Новосибирска один, сами посудите. И устал вроде как собака, а сна ни в одном глазу. — Проводник снова зевнул.

— А у меня там свекор со свекровью, — невпопад отозвалась Любочка и повертела на пальце новенькое, сверкающее обручальное колечко.

— Где? — не понял проводник.

— Да в Новосибирске же!

— А… А у меня теща померла в прошлом году. От инфаркта. Ну и сучка была, царствие небесное! Да и моя, знаете ли, вся в мамочку! Вот приеду завтра, а она как начнет меня пилить, так и не успокоится до следующего рейса. Сын у меня в этом году в восьмой пойдет. Оболтус. Уж хоть бы скорее заканчивал, что ли. Шел бы куда-нибудь на завод. Там мужики быстро его уму-разуму научат, это ему не дома. А то моя избаловала его совсем. Нельзя бабе воспитание поручать, нельзя! Баба — она и есть баба. Дура.

Любочка обиженно подняла глаза.

— Ну что вы, барышня, это я не вам. Это я так, о своем. Шестнадцать лет вместе. Шестнадцать! Тяжело… Если б вы только знали, как тяжело! С рейса вернешься, а она — в бигудях, в халате старом. И говорит, говорит, говорит. Дура и есть! А вы не обижайтесь. Вы, может быть, совсем другая. Вы — красивая. Очень. Знаете?

— А я в театральном училище учусь, на артистку, — зачем-то соврала Любочка. Проводник был еще не старый, лет сорока на вид, но уже довольно обрюзгший и понурый; его немытые волосенки торчали в стороны, синий форменный галстук сбился набок, и Любочке вдруг ужасно захотелось покрасоваться перед ним, таким несчастным и таким взрослым. Она рассказала, насочиняв с три короба, о съемках фильма в Выезжем Логе, и по ее рассказу вышло, что она в этом кино была едва ли не главнее Пырьевой (благо фильма проводник не смотрел).

— Да… Умеет нынче жить молодежь, не то что мы, грешные, — вздохнул проводник. — А знаете что? Пойдемте ко мне, я напою вас чаем! С голубикой. Сам собирал. Пойдемте?

Любочка подумала: «Почему бы и нет? Темно, скучно», — поднялась, осторожно придержав откидное сиденье, и покорно пошла вслед за проводником.

В купе за чаем он еще рассказал Любочке о том, как лечить язву двенадцатиперстной кишки, о том, как познакомился со своей будущей половиной и по глупости обженился, о том, как правильно ставить рыболовную сеть, и о многом, многом другом. Во время разговора он подсаживался все ближе, пока не придвинулся вплотную, потом невзначай приобнял Любочку за плечи, стал потихонечку поглаживать, опуская дрожащую ладонь ниже и ниже, ладонь незаметно просочилась под ангорскую кофточку. Любочка замерла, но не отодвинулась. Было ей от осторожных прикосновений взрослого женатого мужчины и страшно, и сладко. Потом усталый проводник с величайшей осторожностью повел свободной рукой по Любочкиной набухшей груди, по животу, наклонил лицо и мягко стал целовать прямо в губы, а она отчего-то не нашла сил сопротивляться — ответила на этот мягкий, вкрадчивый поцелуй.

Дальше все произошло очень быстро и как-то само собой, случайно, у Любочки ничего подобного даже в мыслях не было.

Проводник пыхтя слез с Любочки, отвернулся, застегнул ширинку. Бросил через плечо:

— Ну а теперь иди, моя сладкая. Что-то мы с тобой засиделись!

Сказал и довольно грубо выставил растерянную Любочку за дверь.

Она прокралась по коридору, на ходу застегивая халатик и кофточку, тихонько отворила дверь своего купе и шмыгнула, не раздеваясь, на нижнюю полку, под одеяло. На душе было гадко, но в ногах еще таилась предательская сладкая дрожь и сердце трепетало, словно бабочка, пойманная за одно крыло.

Забылась Любочка на удивление быстро, почти мгновенно, и ей до самого утра ничего не снилось. А Гербер, по счастью, в эту ночь спал крепко, по-богатырски. Он ни звука не услышал и отсутствия молодой жены не заметил.

Случись на месте Любочки особа более романтическая, она бы наверняка заметила и преобладающий в пейзаже утес, похожий на древнего ящера в бурой шерсти с красными подпалинами, мирно уснувшего у самой воды, и юркую серебряную речку Шаманку, стремительно несущуюся прочь, к спасительному Иркуту, от небезопасного этого соседства, и высокое-высокое, прозрачное и звенящее солнечное небо, и многочисленные этюдники, белеющие там и тут по берегам, а за этюдниками — художников молодых и старых, пишущих маслом, каждый на свой лад, монументальный и строгий этот пейзаж. Но, увы и ах, Галина Алексеевна преуспела в воспитании, и дочка выросла материалисткой, а потому просмотрела, проморгала окружающую красоту, а увидела только покосившийся, неухоженный бревенчатый дом на две семьи, поросший травою и дикой смородиной крошечный палисадничек, шаткое и грязное крылечко да некрашеный высокий забор, с одного боку веером завалившийся в сторону звонкой речки Шаманки. Только теперь, увидев свое новое жилище собственными глазами, Любочка поняла, о чем так беспокоилась ее мама, премудрая Галина Алексеевна, прочитав в паспорте Гербера зловещую надпись «Иркутская обл., пос. Шаманка». Разве для того она, Любочка, выросла такой умницей и красавицей, чтобы оказаться в этой солнечной дыре, в этой тмутаракани, в этом неряшливом двухкомнатном сарайчике с давно не беленной печью на полмира?! Для такой ли жизни родители готовили ее, холили и лелеяли, для того разве училась она сызмальства достойно носить городские платья и прически?! Обманул, кругом обманул!!!

А ведь всего лишь утром, синим и солнечным, будто не концу августа принадлежало оно, а самому началу июля, шумно и весело выгружались на иркутском вокзале, пошучивая и поддразнивая, и давешний проводник сердито смотрел в сторону, нарочно мимо щебечущей Любочки, а Любочка вовсе о проводнике забыла за хлопотами и сборами, — и ничто не предвещало беды, а скорее даже наоборот. Как-то удивительно быстро и кстати подошел нужный автобус — солидный такой, крутолобый, — и снова была радостная суета погружения, а потом Любочка, словно первоклашка, вертелась на сиденье у окна и все канючила у Гербера, долго ли еще ехать, а тот улыбался: «Погоди, солнышко, увидишь!», но толком ничего не говорил, и от этого Любочку переполняло нетерпеливое, счастливое возбуждение.

Минут через двадцать крутолобый автобус встал как вкопанный на пыльной площади в некоем населенном пункте, выплюнул почти уже переваренных в духоте пассажиров на остановку и с ворчанием удалился восвояси. Любочка внимательно пересчитала багаж и заозиралась по сторонам. Место было, кажется, вполне приличное. Тут и там среди неказистого и пестрого частного сектора торчали новые одинаковые пятиэтажки, вдоль площади стояли голубые торговые киоски-скворечники — разные «Союзпечати» и «Соки-воды», народу было немного, но Любочке и это количество показалось астрономическим, потому как Выезжий Лог днем в будни совершенно вымирал, а по участкам копошились одни пенсионеры — даже маленькие дети, и те в детском саду да в яслях находились.