Денис Гуцко - Бета-самец

Бутылка « Remy Martin », распитая из армейских болотного цвета кружек, сделала их друзьями.

Сергей сочинился сам собой.

Синяк сошел не до конца — желтел широкий развод под глазом, и нужно было объяснить его происхождение. На подоконнике лежала резиновая полицейская дубинка. Глядя на нее, Топилин вспомнил, как однажды стал свидетелем разгона пикета любореченских несогласных возле Дворца спорта. Это место, как узнал в тот день Топилин, специально было отведено для митингов молодых, да борзых: тихий центр, вокруг позднесоветские девятиэтажки, начавшие когда-то вытеснять частный сектор, но остановившиеся на полпути.

Когда Топилин вывернул с Пантелеевской, несогласную ребятню уже прессовали. Уже волокли в спецавтобус какого-то буйного, спешившего прокричать о свободе слова и гражданском долге. По тротуарам сонного перекрестка как ни в чем не бывало шагали прохожие, за спиной у Топилина остался буднично шумевший проспект. Тем верней приковали его внимание эти странные дети, самоотверженно подставлявшиеся под полицейские дубинки при полном отсутствии зрителей.

Топилин вышел из машины. Несколько полицейских оглядели его с ног до головы и молча отвернулись.

Один из митингующих стоял посреди фонтана, сбежал туда от разгоняющих. С виду чахлый, с тонкими длинными руками. Затевался кричать длинные, явно не подходившие для кричалок, фразы: про конституцию, про полицейское государство. Наконец в фонтан спрыгнул здоровенный полицейский. Подкрался сзади, с размаху приложил дубинкой по спине. Парень дернулся и упал ничком, обдав полицейского водой по самую промежность. Тот постоял, поиграл желваками и, ухватив за ворот несогласного, принялся окунать его в воду. Выдергивал богатырским рывком, как гирю в качалке, и снова топил.

Коля опрокидывал первосортный коньяк с таким задором, так трогательно сопел и прикрывал от удовольствия глаза, что Топилин наливал себе поменьше: пусть поблаженствует солдатик. К сигаре тот прикладывался редко. Туго надувал щеки и, выдыхая, вытягивал шею, как делает большинство сигарных новичков, — будто помогая дыму добраться до намеченной точки.

— А ты пропал, я смотрю. Не видно тебя было.

Топилин посмотрел пристально. С мужественным прищуром.

— Акцию проводили, — сказал он и густо пыхнул сигарой.

Клуб дыма ударился в низкий потолок, вывернулся лохматым бубликом и пополз к приоткрытой для вентиляции двери.

— Чуть не повязали, еле ушел, — продолжил Топилин, с удовольствием осваивая упругие интонации подпольщика, решившегося на откровенность с достойным собеседником. — Отлежусь немного, пока утихнет, — и на новый адрес.

Всматриваясь в настороженно притихшего Колю, Топилин чувствовал себя актером, длящим паузу при гробовой тишине в зрительном зале. Пыхнул сигарой еще раз, плеснул коньяка в кружки.

— Так ты, — Коля понизил голос. — Ты, что ли… — он так и не договорил.

— Да, — важно кивнул Топилин. — Левоцентристский крайне правый маргинальный радикал. Политический супостат, деструктивный элемент, заноза в бетонной жопе. В Любореченске налаживал партийную сеть.

— Фу ты, — с облегчением выдохнул Коля. — Я думал, террорист.

Топилин дурашливо всплеснул руками.

— Ты как скажешь! Миру мир. Я вообще в душе вегетарианец.

— Думал уже, ты за мной пришел.

— За тобой? Для чего бы это?

— А хрен вас всех знает. Отравить или еще что. Завербовать.

Они посмеялись.

— А я еще думаю, что за тип. Шарится тут с фотиком, щелкает всякую хрень. И ты тут такой про акцию… Даже струхнул малёхо. Что за акция-то?

— Осенью дело было. Наши парни по всему городу стрелок на асфальте понарисовали: «Элитные бляди». И стрелочки эти сходятся прямиком к разным государственным зданиям: к администрации, к прокуратуре, к представительству президента. И под каждой стрелкой — мобильник какого-нибудь высокопоставленного хрена. Министра там, прокурора.

Коля хохотал так, что Яшка в своей конюшне нервно заржал, ударил копытами. Сдерживая смех, Коля подбежал к двери, выглянул.

— Нормально все, Яш, — крикнул он. — Не бесись.

Досмеялся, сказал:

— А в части ничего про это не слышно… Никто не рассказывал ничего.

Топилин фыркнул насмешливо.

Вообще-то он никогда российской политикой не интересовался — тем более с оппозиционных колоколен. В ЕдРе тоже не состоял. В отличие от Антона Литвинова мог себе позволить (были в положении второго лица свои плюсы, были). Взгляд иногда задерживался на каком-нибудь особенно выдающемся конфузе, но интересоваться предметно затяжным русским затишьем Топилин не видел смысла: простоватое большинство, неплохо, в общем, накормленное и пока нетрудно забалтываемое, покрытое качественным телесигналом, определяет ситуацию на много лет вперед. И сломать инерцию дремы, очевидно, некому. К тому же тучные прибыли «Плиты» были возможны исключительно в рамках того, чем не стоило интересоваться предметно.

Но так уж сложилось. Ухватившись за образ политического смутьяна, не сулившего, казалось, ничего, кроме провала, Топилин почувствовал себя так, будто набрал не тот номер и попал на старого знакомого. Забытый напрочь, не очень-то близкий — но сейчас почему-то его чертовски приятно слышать.

— Прикольно вот так, наверное, — сказал Коля. — А семья как?

— Никак. Семья в нашем деле непозволительная роскошь.

— Ну да. Ясен-красен.

Выпили за успех следующего предприятия топилинской организации, название которой он разглашать отказался, сославшись на конспирацию (на самом деле не успел придумать названия — а примыкать к существующим маргиналам и борцам не решился, поскольку ничего о них толком не знал).

На гражданке Коля жил-поживал с родителями в Светлограде Ставропольского края. Занимался конным спортом. Поступил в вертолетную часть «прямиком по спецзаказу» полковника Мурашова, которому нужен был конюх: молодая жена увлеклась верховой ездой. Вот-вот на дембель, и Коля пребывает в пьянящем предвкушении вольной жизни: старых корешков, новых телок, пенистого пива на свежем воздухе.

— Хотя, блин, вопрос. Есть тема, чтобы здесь остаться. Полкан предлагает на сверхсрочку. Кричит, квартиру выделю, оклад хороший. А сюда какого-нибудь чурека посадить, чтобы я им, значит, командовал… Оно и можно бы. Если бы не Юля. Сильно вредная, блядь. Властная. Хочется в морду ей дать, хоть она и баба… Любит, чтобы перед ней пресмыкались. А сколько можно? Вот где, — он резанул себя ладонью по горлу. — Хватит. Достала.

Потянул сигару, сказал задумчиво в покатившийся дым:

— Если бы Юля не была такой мразью, а так…

Теперь, глядя на летящую по заснеженному полю всадницу, Топилин вспоминал, что зовут ее Юля и конюху Коле хочется дать ей в морду, хотя она и баба. Впрочем, обмен был равноценный. Вместо прекрасной амазонки Топилин получил увлекательную игру в подпольщика, преследуемого, но несгибаемого.