Захар Прилепин - Восьмёрка

Завернув в одеяло, прихваченное с коринских кроватей, перенёс меня через реку и, усадив на раму, отвёз домой. Захватив там бутылку самогона, снова спустился по реке — забрать Корина.

Они явились в девять утра, — когда вчерашний тягостный и непроходимый лес мрачно ушёл вглубь леса, а вперёд к берегам опять вышли струящиеся на ветру вверх красивые сосны.

В коринскую избу отец больше не заглянул: сумасшедшая старуха, наверное, так и думала с тех пор, что большой друг её бородатого внука утонул.

Где, интересно, её могила, я бы напел ей сейчас грибоедовский вальс.

Поначалу хотел машину закрыть, но подумал: кому тут она нужна в лесу. Сунул ключи в карман. Долго стоял на берегу и думал без единой мысли в голове.

Потом вдруг судорожно и поспешно разделся: брюки, свитер, тёплые носки, что-то неуместное на голове — всё покидал на берег.

Ступил в майскую воду и застыл так, не дыша.

Над головой пролетела птица, я не успел заметить её отражение в воде, только услышал крылья и крик.

Опять стало тихо.

Если долго стоять и ждать в том же самом виде на том же самом месте, то он, наверное, должен появиться.

Сначала раздастся плеск: это его шаги, и он всё-таки преодолел сопротивление воды, вода же лёгкая, особенно если идёшь по течению.

Потом, вослед за плеском, появится огонёк его беломорины. Папиросы «Беломорканал» уже не продают, а у него есть.

Потом я начну понимать, что вот его лицо, а вот его плечо… и если огонёк падает вниз — это он опускает руку, а если поднимается вверх и вспыхивает ярче — это отец затягивается.

…ты где? Я стою тут в темноте. Куда затерялась твоя жизнь, папа?

Никто не шёл ко мне.

— Захар, ты — дурак! — сказал я зло.

Медленно ступая, вошёл сначала по колено, но, подскользнувшись, обрушился в воду весь и какое-то время не вставал, не выныривал, даже не шевелился.

Меня сносило водою вниз.

На пути встретилось павшее дерево, я долго трогал его руками. Наконец, поднялся в рост, перешагнул корягу и двинулся дальше по воде, то по грудь, то по пояс, но чаще по самое горло.

«…Если долго идти навстречу…» — говорил я себе.

«…Если долго идти навстречу…» — повторял.

Не удержал себя на плаву, ушёл вглубь, хлебнул воды, вынырнул. Рванулся вперёд, бешено толкаясь ногами, в испуге запутавшись, куда плыл — налево ли, направо.

Лес высился, и луна ускользала.

На берегу стоял мальчик в чужой, взрослой куртке, в свете луны было заметно, что голые ноги его усеяны комарами. Подбородок его был высоко поднят и тихо дрожал.

— Папа, — позвал он меня.