Януш Леон Вишневский - Триптих. Одиночество в Сети

Насколько я знаю Церковь, у нее, наверное, есть и по поводу животных какие-нибудь логические объяснения. Якуб, если они тебе известны, объясни мне, пожалуйста.

ОН:Нет, у них нету. И вообще объяснение крайне неловкое и мало кого убеждает. Если ты успела уже успокоиться после прилива гордыни и торжества, оттого что «именно так думала», и обещаешь мне, что постараешься прочесть мое послание без чувства превосходства, я напишу тебе все, что знаю на этот счет.

ОНА:Не было у меня чувства торжества. Животные для меня гораздо важней, чем минутная победа бездушного атеизма над милосердным христианством. Поэтому я абсолютно без труда могу обещать тебе то, о чем ты просишь. Так как же христиане объясняют согласие Бога с мучениями животных?

ОН:Туманно и по-разному, в зависимости от силы веры. Некоторые считают, что ощущения, а следовательно боль и страдания, происходят в душе. А поскольку, по их мнению, животные лишены души, то и страдать они не могут. Теория эта исключительно неправдоподобная, так что Церковь предпочитает забыть о ней. В то же время некоторые генетики склоняются именно к такому подходу. В рамках этой теории полностью оправдана вивисекция крыс в научных целях.

Другие объяснения куда логичнее. Страдание является страданием уже по самому факту его длительности. Но даже если Броуни испытывала некие ощущения, то в соответствии с этой теорией она не наделена была сознанием. А только благодаря сознанию, страдая в данный момент, можно предвидеть, что, вероятней всего, будешь страдать и в следующие. Неспособность осознать грядущую продолжительность страдания приводит к тому, что животные страдают гораздо меньше. К такому выводу пришел один английский философ по фамилии Льюис. Он никому не сказал, каким образом он добыл эту информацию, тем паче что из его биографии следует, что он не ездил верхом на лошадях и даже собаки у него не было.

Льюис тоже до конца не знал, почему животные, хоть они и не согрешили, вообще должны страдать. И он все свалил на дьявола, который якобы подстрекнул животных ко взаимному пожиранию. Одним словом, во всем виновен дьявол. Бог этого не хотел.

Еще один англичанин по фамилии Гич фактически превратил Бога в Великого Конструктора, абсолютно лишенного совести. Он считал, что Бог, проектируя живой мир, подверженный эволюции, ни в коей мере не думал о минимизации страданий ни людей, ни тем более животных. Гича никто не принимал всерьез, иначе как согласовать облик бесконечно доброго отца, разделяющего страдания со всем, что он создал, и предложенный Гичем образ Бога в виде руководителя проекта под названием «Эволюция». Уж лучше согласиться с дьяволом Льюиса.

ОНА:Так считают два англичанина, о которых я в первый раз слышу. А что ты об этом думаешь?

ОН:Меня это беспокоит. Я не способен объяснить. Любое страдание, которое не является ритуалом какого-нибудь искупления, не представляет собой кару за некую провинность, беспокоит католика. А Броуни… Броуни доказывает, что беспокойство совершенно справедливо. Когда я прочел то, что ты написала про Броуни, у меня от волнения дыхание в горле перехватило.

Вдруг она почувствовала, что кто-то осторожно трогает ее за руку. Ася.

— Проснись. Ты говоришь во сне. Мужчина, что сидит за нами, даже в проход наклонился, чтобы услышать, что ты говоришь.

Видно, она задремала. В последнее время с ней это часто случалось. Она научилась переходить от мысли в сновидение, не замечая разницы.

— Где мы? — поинтересовалась она.

— Проезжаем Берлин, — ответила Ася, протягивая ей пластиковый стаканчик с кофе из термоса. — Алиция, похоже, уже планирует совместное будущее с тем молодым человеком с плеером. От самой Варшавы они сидят вместе. Она уже успела положить ему голову на плечо. Симпатичный мужчина. А кто такой Якуб? Ты раза два повторила сквозь сон это имя.

ОН:Кладбище City of Dead St. Louis, потому что таково его официальное название, хотя все зовут его просто Dead City, являет собой один из самых угрюмых образчиков американского китча. И хотя в путеводителях по Новому Орлеану оно именуется одной из главных достопримечательностей города, Якуб считал, что кладбище, «бурлящее жизнью», как написал о нем в одном из путеводителей какой-то вдохновенный графоман, могло возникнуть только в Америке.

Кладбище напоминает миниатюрный город. Надгробия, а точней сказать гробницы, возвышаются над поверхностью земли и неодолимо ассоциируются с домами. У одних есть фасады с дверьми, около других небольшие палисадники с оградой и калиткой, возле некоторых имеются пышные фонтаны, а кое-где на дверях дома-гробницы или у калитки повешены почтовые ящики. Перед большинством гробниц торчат высокие мачты, на которых развеваются американские флаги. Впрочем, не только американские. Иногда встречаются канадские, итальянские, иногда ирландские, есть даже польские.

С удивлением Якуб отметил, что практически ни на одной могиле нет свечек. Зато есть галогеновые прожекторы, которые включаются и выключаются фотоэлементами в зависимости от поры дня и направлены на фронтоны гробниц.

То, что он здесь видел, было не так уж и оригинально. Египтянам подобная идея пришла несколько тысяч лет назад, и они строили пирамиды, а американцы совсем недавно сотворили из нее пирамидальный Диснейленд. Неторопливо шагая по кладбищенской аллее, он все ждал, что вот-вот увидит «Макдональдс» или автомат с «кока-колой».

Миновав часовню, он пошел медленней. В полутора десятках метров от нее между двумя огромными гробницами в тени апельсинового дерева находилась небольшая плита из черного мрамора, на которой была закреплена мраморная ваза.

В вазе стояли белые розы.

На плите сверкала под солнцем позолоченная надпись:

Кроме имени и фамилии, никакой другой информации на плите не было.

Ничего. Абсолютно ничего. Скромность этой могилы среди демонстративной пышности прочих бросалась в глаза. Хоть плита была очень маленькая, вокруг нее простирался непропорционально большой свежеподстриженный газон.

Он подошел к могиле Джима, опустился на колено и первым делом прикоснулся к лепесткам роз в вазе. И сразу же переместил ладонь на нагревшуюся от солнца черную плиту. После смерти родителей он очень часто бывал на кладбищах. Словами он не смог бы объяснить, но ему казалось, что, прикасаясь к их могилам, он входит с ними в контакт. Когда он разговаривал — а делал это он часто — с умершим отцом или матерью, он всегда преклонял колено и клал руку на надгробную плиту. Точно так же поступил он и здесь.