Рейчел Уорд - Числа. Время бежать

Все разом ахнули.

— Я просто хотела прославиться. И смотрите, ведь получилось. Простите меня. Я все наврала. Надула вас. Так что ступайте по домам — тут смотреть не на что.

Я повернулась, чтобы спуститься вниз. В толпе послышались крики: не то они хотели от меня услышать. В основном, это были сердитые восклицания, но над ними взметнулся один крик неподдельного отчаяния, очень страшный крик. Я развернулась, посмотрела в толпу. Кричала та женщина с платком на голове, та, что вчера прикоснулась к моей руке. Да, она не имела никакого права искать у меня ответа, и все же я не могла не чувствовать какой-то вины перед ней. Я вернулась к микрофону.

— Чего вы от меня ждете? — Я смотрела на нее и говорила непосредственно с ней, однако и все остальные разом смолкли. — Ну если хотите, вы услышите то, зачем вы сюда пришли.

Я смолкла, облизала губы.

— Вы скоро умрете.

Она зажала рот руками, глаза расширились. С разных сторон снова послышались возгласы.

— И тот, что с вами рядом, тоже умрет. И тот, что за вами. И я тоже. Мы все умрем. Все, кто в этой церкви, и все, кто снаружи. Это вы и без меня знаете. А я скажу вам еще кое-что.

В дальнем конце зала распахнулась дверь. Вошло несколько человек — полицейские в форме.

— Тем не менее вы живы. Сейчас, сегодня, вы живы, вы дышите. Вам дарован еще один день. Всем нам.

Полицейские дошли до центрального прохода и зашагали в мою сторону. В самой середине шагал один куда выше всех остальных, просто настоящий дылда, и голова у него дергалась и подпрыгивала, повинуясь какому-то внутреннему ритму. Не может быть. Или может? Сердце у меня остановилось, клянусь, что остановилось, но рот не закрылся:

— Мы все знаем, что рано или поздно жизнь наша закончится, но это не должно мешать нам жить. Не должно давить на нас.

А Жук остановился почти в самом центре зала. Просто стоял и смотрел на меня задрав голову, на лице обычная широкая, дурацкая улыбка. И дальше я говорила только с ним, для меня в помещении больше никого не было, только один он.

— Особенно если вы нашли кого-то, кто вас любит, — вот это самое главное. Если у вас есть любимый, с ним рядом вы будете радоваться каждой секундочке…

Тут он вскинул руки и издал громкий приветственный вопль. Остальные зааплодировали.

Я отодвинулась от микрофона и начала спускаться с лестницы. Теперь мне было плевать, кто на меня смотрит, сколько там на меня наставлено камер и объективов. Я подбежала к нему под аплодисменты обрадованной, ничего не понимающей толпы, ноги скользили по натертым плиткам. Жук не тронулся с места, он тоже аплодировал, а потом широко раскинул руки. И я бросилась к нему, а он обнял меня, подхватил, покрутил и только потом крепко прижал к себе. Я обхватила его обеими ногами и присосалась к нему как пиявка.

— Ну чё за дела, чел? — Он рассмеялся прямо мне в волосы. — Стоит мне отвернуться на пару дней, и ты уже заделалась проповедником! Ну, — он наклонился к моему лицу, — давай, я еще ни разу не целовался со священником.

И он нежно поцеловал меня прямо у всех на глазах.

— Я соскучился, — прошептал он.

— Я тоже, — ответила я, и у нас над головами, на высокой башне, щелкнули рычаги и тяги, и огромные церковные часы начали отбивать время.

— Ты там как, в порядке?

Я заглянула ему в глаза, нет ли в них признаков болезни. Ничего такого, только число, неизменное, неотступное.

— А то. Правда, устал маленько. В этой тюряге толком и не поспишь. — Он провел здоровенными ручищами по лицу. — Все о тебе думал. Гадал, где ты там. Откуда мне было знать, что ты запрячешься в церковь?

— Обалдеть, да? Я тоже все время о тебе думала. Прямо охреневала от мысли, что ты там сидишь запертый в клетке. Ну да ладно, главное — тебя выпустили. Они машину уже пригнали?

Он нахмурил брови:

— Ты о чем? Какую машину?

— Так это же одно из моих условий: что тебя привезут, дадут нам машину и денег, а после этого я уже все расскажу. А потом мы двинем дальше. В Вестон. Туда всего-то километров пятьдесят.

— Не, это ты чего-то путаешь. Со мной еще не доразобрались — суда еще не было. Меня привезли всего на несколько часов — вроде как ты об этом договорилась, — а потом повезут обратно. Надо думать, и тебя возьмут тоже.

— Но они же обещали! Подпись поставили! Официально!

— И чего ты теперь будешь делать? Подашь на них в суд? — Он покачал головой. — Джем, уж пора бы понять, что никому нельзя верить. В смысле, кроме меня, конечно.

— Так они соврали? Козлы! И что нам теперь делать? Как мы отсюда выберемся?

Он вздохнул:

— Боюсь, что не выберемся, Джем. Так уж вот оно — есть у нас несколько часов, так давай используем их по полной. Ты же сама это сказала оттуда, сверху.

— Но так же нечестно, Жук! Значит, мы никуда не едем? Не едем в Вестон? А я хотела погулять с тобой по взморью, поесть рыбы с жареной картошкой, — ну всё как ты говорил…

Тут мне пришлось остановиться, слова не шли. Он обхватил меня своей длинной рукой:

— Да ты не переживай. Не обязательно же сегодня. Съездим как-нибудь в другой раз. Как ни крути, а меня все-таки посадят, да и тебя, может быть, тоже, но, с другой стороны, куда нам спешить? Я-то тебя дождусь, а ты?

— Ну конечно я тебя дождусь! Я тебя уже ждала пятнадцать лет. Могу и еще пятнадцать подождать, если надо, но…

Как найти подходящие слова? Но времени больше нет. Сегодня последний день.

— Что «но»?

— Ну… ну… не знаю. Просто, я боюсь, ничего не получится.

— Получится, еще как. Чего огород городить, все ведь просто: я люблю тебя, а ты меня. Чего нам еще? Теперь-то уж мы со всем справимся!

Почему все не может быть так просто? Он любит меня, а я его, вот только число в моей голове твердит: сегодня его не станет. А числа еще никогда не врали. Прижавшись к нему, вдыхая его терпкий запах, я вдруг как провалилась в какую-то яму. Вот Жук, он жив и здоров. Не лежит избитый в тюремной камере. Не болен. Татуированный мертв, больше никто не станет гоняться за нами с ножом или с пушкой.

А угрожает ему одно-единственное — я. Это ведь я все подстроила — я притащила его к себе обратно именно пятнадцатого декабря 2009 года: 15122009. Я увидела его число, я твердо знаю, что именно так все и будет. Пока существую я, существует и число. Я — это число, а число — это я. Не знаю, есть ли на свете еще хоть один человек, который видит эти числа, — и видит ли он те же числа, которые вижу я, — но стоит мне увидеть число, и песенка спета. Числа не меняются, не исчезают. Энн права: я — послание, только, может, это не послание общего характера. А послание, сообщающее о кончине определенного человека в определенный день.

И есть только один способ с этим покончить, единственный способ убрать число — устранить человека, который его видит.