Владимир Кунин - ИнтерКыся. Дорога к «звездам»

— Это все, что ты знаешь про свою Италию?! — презрительно расхохоталась Хельга. — Так вот, Папу Римского вам экспортировали поляки, а в разработке «феррари» принимали участие в основном наши немецкие евреи, бежавшие от нацизма! Слышишь, ты, неуч?!

— Эрих!!! Я убью ее!.. — орал благим матом Руджеро Манфреди и осторожно бился головой об стенку,

На стук выходил Эрих и спокойно говорил Хельге и Руджеро:

— Мне абсолютно все равно, что вы сделаете друг с другом, но текст должен быть у меня на столе через тридцать минут. Я уезжаю в редакции газет и на телевидение.

В такие минуты я смотрел на Эриха с умилением и гордостью. Как Пигмалион на Галатею. Помню, Шура при мне рассказывал одной девице эту сказочку, и она мне жутко понравилась! Сказочка. Девица как раз оказалась полная дура! Ни хрена не поняла...

... Еще через день мы все четверо — Хельга, Эрих, Руджеро и я — уселись вечером в гостиной у телевизора и где-то, как говорил Шура Плоткин, когда хотел подчеркнуть дальность расстояния, «у Муньки в заднице», на двадцать девятом канале нашли рекламную программу «Байерн-Бильд».

Через минуту, сразу же после объявления о продаже автомобиля «Ауди-100» выпуска тысяча девятьсот семьдесят второго года («ви нойе!» — дескать, «как новый!», всего за восемьсот пятьдесят марок, однако — «ферхандлунгбазис», как говорится, цена ориентировочная, можно и торговаться), на экране появилась новая рубрика — «Антик-Тиере». В слове «Тиере» — ударение на букву «и». То есть «Антикварные животные».

Эрих горделиво улыбнулся, и все трое замерли, с уважением посмотрев на меня.

А затем на экране телевизора возникла цветная фотография какого-то кошмарного Кота-психопата, стоящего на задних лапах, нелепо растопырив над головой передние, с одним торчащим рваным ухом, второе прижато к башке, с раззявленной по-идиотски пастью и искаженной мордой злобного дебила. Это и был Я!!!

Голос диктора нес какую-то несусветную бредятину про диких сибирских хищных Котов, которых отлавливают в зауральской тайге с ужасной опасностью для жизни отважных Котоловов, с невероятным трудом приручают их и делают, в таежных сибирских домах СТОРОЖЕВЫМИ КОТАМИ вместо самых больших и свирепых Собак, которые этим Котам и в подметки не годятся!

Потом, слава Богу, фотография уменьшилась вполовину, освободив место для творения рук старого симпатяги — русского мошенника.

На экране возник «мой» документ на собственноручно изготовленной стариком «древней» бумаге, и пошел неслабый текстик из этого документа — и про шведского короля Карла, и про Петра Первого...

Внизу справа на экране светились номера нашего телефона и факса в Оттобрунне и, уж совсем по российски, всего два слова: «Цена договорная».

После меня на экране телевизора кто-то пытался толкнуть гигантского попугая двухсот лет от роду, говорящего на семи языках, но Эрих был вынужден выключить телевизор, так как вдруг зазвонил телефон. Эрих взял трубку и стал с кем-то тихо разговаривать, поглядывая на меня. Не скрою, у меня сердце екнуло...

Счастливый автор чудовищного телетекста Руджеро Манфреди, в полном восторге от самого себя, размахивал руками и кричал мне и Хельге:

— Ну, что я говорил?! А если бы я занимался литературой с детства?! Гениальный текст! Фантастика!.. Вот вам и первый результат!..

И Манфреди потыкал пальцем в сторону Эриха, который уже кому-то диктовал наш адрес.

— По-моему, реклама омерзительная, — горько сказала Хельга и попыталась меня погладить.

Но я увернулся. От странного и смутного предчувствия я так разнервничался, что чуть было не цапнул за ногу этого восхищенного собой дурака Руджеро! Тем более что мне, как и Хельге, реклама показалась отвратительной.

— Нет, нет, — сказал Эрих в трубку. — Сейчас уже слишком поздно. Зверь уже отдыхает. А вот завтра, начиная с десяти часов...

Но Эриха явно перебили, потому что он замолчал, будто наткнулся на стену, и мы с Хельгой и Руджеро увидели, как у Эриха округлились глаза, приоткрылся рот, и он еле-еле выдавил из себя:

— Да... Да, конечно. Пожалуйста...

Трясущейся рукой перепуганный Эрих протянул мне телефонную трубку и потрясенно прошептал:

— Мартын... Тебя к телефону.

Я так и знал! Я так и знал!.. Ну кто может в Мюнхене позвать меня к телефону?!

На мгновение в башке мелькнула шальная мысль — мой Плоткин откуда-то все узнал, прилетел за мной в Германию, тут его сведения пополнились полицейскими и газетчиками, а теперь он еще и мою фотографию увидел по телевизору... И вот, наконец!..

Но, как бы ни была заманчива и прекрасна эта мысль, правде нужно смотреть в глаза: у моего Шуры никогда не будет таких сумасшедших денег на билет Петербург — Мюнхен и обратно. И он никогда ничего и ни от кого не узнает, пока я сам не доберусь до Петербурга и не расскажу ему всю эту историю...

Значит, кто это может быть?.. Правильно! Это может быть только Таня Кох!

А вот это мне уже совершенно ни к чему. Я от нее и тогда-то еле-еле ушел, — так она мне пришлась по сердцу. И если теперь я дам слабинку и расклеюсь, мне уже никогда не видать Петербурга, Водилу, Шуру Плоткина... Я тоже не каменный! Черт меня дернул войти тогда с ней в Контакт!.. Теперь вот расхлебывай то, что сам заварил!..

Телефонная трубка лежала на журнальном столике, и я ВИДЕЛ, как там, на другом конце провода, в хорошо знакомой мне маленькой однокомнатной квартирке, называющейся здесь почему-то «апартаменты», сидит в домашнем халатике Таня и, всхлипывая, кричит мне в трубку:

— Кот, родной мой!.. Не бойся, я приеду за тобой завтра!.. Я тебя выкуплю у этих людей! Я освобожу тебя... Я как раз получила «вайнахтсгельд» четыреста марок! Это такие праздничные деньги к зарплате перед Рождеством... Так что я теперь богатенький Буратино! Не волнуйся, Кот, я завтра буду у тебя! Я тебя обязательно выкуплю. Мне без тебя так плохо... Скажи мне что-нибудь, Кот...

Я почувствовал, что еще две-три секунды, и я разревусь навзрыд — так мне стало жалко ее, жалко себя, Водилу, Шуру, Кота-Бродягу, недоучившегося Эриха, его милую и умную сестру Хельгу, доброго, глуповатого Руджеро Манфреди, русского старика мошенника, и по сей день постоянно рискующего свободой. Мне даже его новую жену стало жалко — потому что самые яркие страницы ее жизни приходились на тот период, когда она была секретарем партийной организации отдела народного образования города Кимры...

Но я взял себя в лапы, пристально посмотрел Эриху в глаза и мысленно попросил его: «ЭРИХ, ПОЖАЛУЙСТА, ПЕРЕДАЙ ФРАУ КОХ, ЧТО Я ПРОШУ ПРОЩЕНИЯ, НО СЕЙЧАС РАЗГОВАРИВАТЬ С НЕЙ НЕ В СИЛАХ. А ЗАВТРА Я ОХОТНО С НЕЙ ПОВИДАЮСЬ...»

Эрих взял трубку, дождался паузы в Таниных всхлипах и сказал мягко и вежливо: