Полина Клюкина - Дерись или беги (сборник)

За конвейерной лентой мало кому удается поспать. Из всех четырех концов страны приехали маленькие женщины-механизаторы поднимать нищий подмосковный городок. На работу они приходят к восьми вечера и никогда не забывают в коммунальном коридоре сухомятчатый ужин, состоящий из шести бутербродов, трех пакетиков чая и одного утешительного яблока. Трудятся они до тех пор, пока не придет усатый начальник и не скажет: «Всем спасибо! До вечера», условно это — восемь часов утра. В течение ночи они теребят ленту конвейера, меняя рулоны полиэтиленовой пленки, и вывозят-завозят поддоны с большими коробками.

В мавзолее та же лента, тот же движущийся поток, только здесь вместо распухших журналов перемещаются любопытные взгляды шведов. Восковой человек, вид которого вызывает рвоту, идиллически ведет счет очередной партии иностранцев и не боится выглядеть переутомленно, поскольку любая бледность будет скрыта за пластмассовой коркой краски.

— При входе в мавзолей все фотоаппараты сдаем!

— Нету.

— Проходите.

В сорок девять лет Сонечка впервые посетила мавзолей. Она надела коричневое платьице, нежно сочетающееся с ее проседью, и обложила ресницы комочками черной туши. Улыбаясь, она вышагивала по мощеной площади, сочно обдуваемая ветром от задранного подбородка до панцирных коленок, отчего не замечала духоты центральной улицы. Она спешила войти в гранитную, темно-красную гробницу. За пять шагов до хрустальной крышки с заветным спящим товарищем Сонечка споткнулась.

— Проходим, не задерживаемся, за вами такая очередь!

Соня одернула подол и чинно поплелась в порфировую усыпальницу. Спускаясь по ступеням, она ощутила прохладный, мертвецкий воздух и легкий запах формалина, источаемый то ли лежащей в зале фигурой, то ли людьми, стерегущими этот пантеон. А может быть, это был и ее собственный запах, резко проявившийся именно здесь, в обильно проветриваемой комнате. Смрад этот усиливался с каждым шагом, поэтому шагала Сонечка мельче, чем вызывала возмущенный шведский «Дюмбом». Хотя ее и не интересовал перевод, но все же она догадалась: «Не иначе как дурой назвали». От волнения у нее мгновенно загорелись щеки, и, не успевшую выбежать на улицу, Соню вырвало. «Лякарвард! Лякарвард!» — запаниковали шведские дамочки, после чего оробевшую русскую быстро эвакуировали на площадь. Усадили ее в Александровском саду, так, чтобы она не мешала туристам передвигаться в экскурсионном ритме, вручили банку колы и оставили с жалостливым «крафтлес!», что в переводе означало «немощная!».

Такого с ней еще не было. Были, конечно, случаи волнения и рвало ее, бывало, но ни разу одно не становилось последствием другого. Когда Сонечка жила в Челябинске и преподавала химию, как-то к ним в школу приехала мать вьетнамского мальчишки. Степенно вошла в кабинет, освободила шею от узлов шали и протянула Соне алую коробку с тортом. Обе в момент покрылись испариной и только спустя три минуты оцепенения чуть успокоились и начали разговор:

— Зачем вы мне торт принесли?

— Так принято у вас.

— Ничего подобного, вы меня этим поставили в неудобное положение. Чего вы от меня хотите?

— Сын. Девятый класс окончил. Фам Винь Чонг. Он не может справляться с уроком.

— Не справляется, но дело, я думаю, не во мне.

— Мы раньше жили в Ханое, там по-другому…

— Знаю, что по-другому там было: и язык родной, и сверстники…

— Фам потом. На родине хорошо. Возвращаться будет. Но надо закончить учебу. Во Вьетнаме нет такое образование…

— Ну почему вы все считаете, что мы — волки? Нам нет смысла на вас злиться. Просто у каждого есть родина и зачем это?

После ухода вьетнамки Соня достала журнал девятого «Д» и нашла в списке фамилию Чонг. У классного руководителя Фам был записан как Фома, а все клетки регулярно заполнялись оценками. Очевидно было, что этот ребенок прытко ходил в школу и пытался уяснить правило правописания одной и двух «н», находил дискриминант и видел, как инфузория-туфелька охотится на кисломолочные бактерии.

В конце мая настало время выпускных экзаменов. Фома подошел к ним ответственно, и лишь химия своей «аш эн о три» могла разъесть будущий аттестат. В учительской собрались завучи и несколько преподавателей. Челночник-кореец вытаскивал из клетчатого мешка рябые поплиновые батники с переливающимися пуговками и развешивал торжественные белые блузы со следами помады. Следы эти остались от предыдущих примерок учителей соседних школ, там он так же на вопрос «сколько?» отвечал: «Песьо песья». В кабинет заглянула та самая вьетнамка, мать Фама Винь Чонга и, постояв минуты три, решилась подозвать Сонечку. Соня вышла в коридор и повела вьетнамку в класс.

— Я знаю, зачем вы ко мне пришли…

— Муж шлёт. За двойки Фам шлёт. Я… он меня…

— Что, он вас бьет?

— Да.

— Обратитесь в милицию, что ли…

— Что вы! За что? Вы не знаете его. Он же как ребенок, честное слово. Сюда приехал и будто помешался. Он раньше умный был… великодушный, а какой он был понимающий! Вы не знаете просто. В милицию нельзя.

Вьетнамка трепала шаль и неустанно семенила от доски к учительскому столу. Седые пряди вырывались из-под золотистого платка. Они закрывали прошитый морщинами лоб и напрочь сбивали с мысли. Полагалось кричать, но русских слов, тех, которые она не раз слышала себе вслед, вьетнамка вспомнить не могла. Заступиться за мужа получалось только обычным «нет!».

— Так раз он бьет вас!

— Да что… Он больной…

— Что ж с вами будет?..

— С места гонят, новое нет… не русский потому что. А муж целует, сыну говорит: «Учись!» А сыну покупает карандаши. Пустой теперь. Тогда — полный. Денег нет.

Сонечка стала ходить по коридору рядом с вьетнамкой, и разговор этот стал походить на заговор.

— Прекратить это надо!

— Что?

— Освободить вас с сыном от него надо. Я что смогу сделаю для вас, Фоме помочь попробую.

— Спасибо.

Сонечка вернулась в учительскую. Постояв недолго, подошла к стеллажу с классными журналами, нашла корешок девятого «Д» и уже собралась вернуться в дышащие щелочью стены кабинета химии, как вдруг ее остановила завуч Лилипуточка, так все ее тайно звали, включая преподавателей. Маленькая худощавая женщина с огромной родинкой на щеке встала на цыпочки и гнусаво прошептала на ухо Сонечке: «Мы поняли, чего китайка эта хотела, у сына ее двояк по химии вырисовывается? Так вот, не смейте! В противном случае об этом узнает весь школьный состав. Нечего им помогать, пускай к себе едут и там пятерки получают».

В день экзамена Фам приволок охапку купальниц. Учителя встречали мальчика с улыбкой, но, подойдя чуть ближе, тут же начинали его сторониться. Причиной тому были клещи, сидящие на интимных участках лесных бутонов, о которых было написано в стенгазете: «Дети клещи повсюду» — зеленый плакат без знаков и препинаний. В итоге цветы украсили стол директора, поскольку тот редко находился на месте, а Фам, скинув опасный груз, отправился на экзамен по химии. Пятеро учителей в этот день были назначены в экзаменационную комиссию, в том числе и Сонечка, задумчиво бродящая по кабинету и собирающая с полу шпаргалки и задравшая рукава белых рубашек в поисках формул. Когда Соня несколько раз попыталась остановиться, чтобы передать Фам решения задач, заготовленные ею накануне, внезапно появлялась Лилипуточка. В улыбке растягивая родинку на щеке, она хватала Соню под лопатки и уводила к доске, а потом поднимала одну бровь, что делало родинку треугольной, и начинала многозначительно кивать.