Грейс Макклин - Самая прекрасная земля на свете

Я приготовила на ужин спагетти-болоньезе: пожарила лук и фарш и сварила макароны, папе осталось только перемешать. Я попросила; а давайте сделаем вид, что соус не из банки, и мы сделали вид, и пока мы ели, Майк сказал папе:

— Дашь мне повара напрокат?

А папа сказал, что еще подумает, и я уже и не помнила, когда мне было так хорошо.

А потом, когда Майк ушел и мы мыли посуду, я сказала:

— А давай пригласим в гости Мэй, Элси и Гордона.

— Не сейчас, — сказал папа.

Я подождала минутку, потом спросила:

— А ты будешь опять ходить на собрания?

А папа сказал:

— Джудит, я не хочу об этом говорить.

Так что мы не стали.

Но потом, уже у себя в комнате, я сказала Богу:

— Пожалуйста, помоги папе.

Бог сказал:

«Я не могу ему помочь. Разве что он сам себе поможет».

— Он же пытается.

«Скажи ему, чтобы пытался получше».

Я забрала дневник с собой в кровать, перевернула три страницы и написала: «Как, папе лучше?» Потом перевернула еще три и написала: «А теперь?» Все переворачивала и все писала, так и уснула с дневником под боком.

Последний помеченный мною день был средой. Но, как оказалось, до нее мы не дожили, потому что уже на следующий день случилась одна вещь, которая положила всему этому конец. Положила конец вообще всему, а я и не догадывалась, что нас ждет.

Д. С. Майклс

Квартира над Старой Пожарной Частью

Милтон-Кейнс

МК23ПБ

Дорогая Джудит!

Как было замечательно получить от тебя письмо! Разумеется, я помню и тебя, и наш разговор в то воскресенье, и мне очень горько слышать, что в последнее время тебе и твоему папе так тяжело живется. Мир близится к концу, ничего удивительного, что Сатана испытывает нас на прочность. Я убежден: что бы ни случилось, Бог не забудет, какую любовь выказал твой папа во имя Его, и с распростертыми объятиями примет его обратно в свое лоно, когда он будет готов к возвращению. Я уверен: твоя вера — лучший пример для твоего папы. Я сейчас сильно занят и в вашей общине окажусь довольно нескоро, но я буду молиться за вас обоих.

Что же до горчичных семечек, я даже и не знал, что ты собираешься их посадить. Я не очень хорошо представляю, как это делается. Обычно-то их просто размалывают. Но если хочешь попробовать еще раз — я их купил в «Теско». А если там не окажется, попробуй какой-нибудь магазин здоровой пищи или тот, где продают семена.

Надеюсь, что когда я снова приеду к вам, мы обязательно встретимся.

В пятницу я пришла домой, повернула ключ во входной двери, но замок не щелкнул. Я подумала — наверное, забыла закрыть, когда уходила в школу утром, и порадовалась, что папа еще на работе и ничего не заметил. Пошла в кухню, сделала бутерброд, налила себе морса, потом пошла наверх.

Свернула на площадку, думая только о том, как бы не уронить бутерброд и стакан, и еще о том, как мы с папой полетим на воздушном шаре, поэтому не сразу заметила, что дверь приоткрыта. А когда заметила, в животе екнуло. Я распахнула дверь и увидела две вещи.

Во-первых, папа сидел на моей кровати. Он не поднял головы, а лицо у него было красным и мятым, будто он только что проснулся, и от него пахло пивом. Во-вторых, в руке он держал мой дневник. Тут комната прыгнула назад, а папа с дневником прыгнули вперед. Я услышала свой голос:

— А ты чего не на работе?

— Нет работы, — сказал папа и поднял голову, и я увидела, что глаза у него стеклянные и почти закрытые. — Две тысячи человек уволены.

— Что?

— Завод закрыли, — сказал он.

Я моргнула.

— Но он же только что снова заработал.

— Забастовка его добила. Растеряли половину заказчиков.

— Откроют снова.

— Не знаю! — сказал папа. — А ты вот знаешь. Это ведь ты у нас обладаешь волшебными способностями, да?

Голова закружилась.

Папа засмеялся.

— Я вообще-то думал, ты уже знаешь! А может, это ты закрыла завод! Ты ведь только этим и занимаешься, да? Вертишь всем по своему желанию. А потом пишешь об этом в своем поганом дневнике!

С последними словами он встал, ударился головой о воздушный шар, и комната закачалась взад-вперед.

— А я-то думал, Дуг вяжется ко мне из-за того, что я хожу на работу! — заорал он. — Что все эти безобразия под дверью — из-за забастовки! Что мальчишки просто хулиганят! Ты же сказала мне, что бросишь эту чушь с чудесами, Джудит! ТЫ ДАЛА МНЕ СЛОВО!

Он шагнул ближе, я увидела сосудики у него в глазах. Я поставила стакан и тарелку, но смотреть на папу не могла, смотрела вниз, на бутерброд. Он сказал:

— Я же тебя предупреждал, Джудит! Предупреждал раз за разом — брось это дело…

Тут голос у него оборвался, он сел на кровать, и плечи у него затряслись.

Я сказала:

— Я только верила — вот и все. — И голос мой состоял из одного воздуха. — А остальное сделал Бог.

— БУДЬ ОН ПРОКЛЯТ! — заорал папа.

— Я просто пыталась помочь, — сказала я.

Папа встал. Он сейчас был похож на сумасшедшего. Он сказал:

— Ну так вот тебе за твою помощь.

Он взял мой дневник, содрал с него обложку. Попытался разорвать пополам, но картон оказался слишком крепким — просто гнулся, и все. От этого папа еще сильнее рассвирепел. Он начал выдирать страницы, сразу помногу, руки у него тряслись и вздрагивали. Когда страниц почти не осталось, он бросил дневник на пол и огляделся.

Что случится дальше, я поняла за секунду до того, как оно случилось, но все равно ничего не успела сделать. Я закричала и бросилась к нему, но он уже схватил одно из полей Красы Земель; дома, деревья и коровы так и посыпались на нас. Я цеплялась за его руки, но он оттолкнул меня и принялся смахивать на пол реки и замки, дворцы и города. Он с корнем вырывал деревья, сравнивал горы с землей, топтал ботинками здания.

Я висла у него на руках, я висла у него на ногах, мы упали, он снова поднялся, он сорвал звезды, он сломал луну, он разбросал планеты. Он схватил солнце, клетка лопнула. Море треснуло с таким же звуком, с каким трескается тарелка, корабли попадали. Небо рухнуло на землю, земля развалилась на куски. Кровати и стулья, чайники и кусты, розы и бельевые веревки, мельницы, грабли, сливовые пироги и подсвечники дождем сыпались вокруг. Выли фетровые собаки, бились бисерные рыбы, ржали зебры, рычали львы, огнедышащие драконы изрыгали огонь, скорпионы бегали по кругу. Я пыталась их спасти, но что хватала, то роняла, и в воздухе вокруг повсюду были перья, и пластилин, и проволока, и бусины, и головы, и руки, и ноги, и волосы, и мех, и камни, и песок, и крылья. И вскоре не осталось совсем ничего, только груда хлама.

Папа стоял, пыхтя и покачиваясь. Он огляделся, потом ринулся к двери. Она бухнула у него за спиной, я услышала, как он топочет по лестнице. И тогда я тоже упала, только не знаю где, потому что никаких мест больше не было, и сколько я падала, я тоже не знаю, потому что не было и времени. Тьма заполнила мне глаза, потому что больше не было света и не было никакого смысла снова вставать, потому что однажды сделанного уже не изменишь.