Лариса Райт - Мелодия встреч и разлук

— Снимала осень. — Алина вскидывает голову, сверкает глазами. Мужчина не замечает ее вызова, продолжает суетиться: разматывает на ней шарф, помогает снять куртку. Кажется, еще мгновение, и он падет ниц, бросится стягивать с нее сапоги. Да что с ним, в конце концов, такое? Ситуация, однако, быстро проясняется:

— Ручки, ручки помыть с улицы, — Шурик буквально силой заталкивает Алину в ванную, включает воду, достает из кармана визитку и возбужденно шепчет: — Он интересуется твоими работами.

«Гальперин Владислав Андреевич, руководитель научно-исследовательского центра „Полиграф“», — читает девушка напечатанную информацию. Кажется где-то она уже слышала эту фамилию. Но где? Алина недоуменно пожимает плечами, закрывает кран. Шурик уже не обращает на нее внимания, распахивает дверь, кричит:

— Идем-идем!

Алина не торопится, останавливается в проеме комнаты, прислоняется к косяку, хотя могла бы пройти и дальше. Гость стоит спиной и не заметит пока ее хромоты. Мужчина — среднего роста, худощав, но не тощ и, скорее всего, довольно молод. Во всяком случае, седины на затылке не видно. Одет в голубые джинсы и темно-серый пиджак. К ровной линии волос на шее поднимается ворот черной водолазки. Алина бросает взгляд на Шурика и невольно морщится: за каких-то одиннадцать месяцев из подтянутого атлета он успел превратиться в одутловатого, неопрятного мужлана. Сальные волосы свисают на плечи спутанными патлами, трехдневная щетина покрывает лицо, запятнанная майка — торс, а темно-синие пузыри штанов — колени. Он стоит посередине комнаты и отчаянно сигнализирует своей подруге вступить в разговор, не забыв прилепить на лицо соответствующую заискивающую улыбку. Гость не замечает происходящего, он все еще увлечен фотографией.

— Я сделала этот снимок в Камеруне, — спокойно сообщает Алина.

— Я догадался, — звучит незамедлительный ответ. Мужчина оборачивается, и безмятежность девушки тут же сменяется неподдельным гневом.

— Что вам здесь нужно? — Она узнала его. Тот самый корреспондент, уговоривший ее по телефону на интервью, приехавший в Африку, перевернувший душу. В общем, такой же, как все: скрывающий за своим притворным интересом к ее деятельности настоящий интерес к совершенно другой персоне. — Разве я не ясно выразилась при нашей последней встрече? Я могу повторить еще раз, и еще, и еще. — Алина почти кричит: — Уходите!

— Линчик, полегче! — Шурик растерян, глаза его бегают в ошарашенном любопытстве.

— Действительно, Алина, — «журналист» делает движение навстречу к ней, и девушка невольно отшатывается. — Ну, не горячитесь же! Я всего лишь привез вам ответ.

— Какой ответ?

— На письмо, которое вы мне вручили пару лет назад, помните?

— Да. Кажется, да. И что же? Вы его отправили?

— Конечно.

Никакого письма Гальперин никуда не посылал, оставил себе, периодически перечитывая и размышляя над тем, как устроить себе еще одну встречу с его автором. Ничего хоть сколько-нибудь разумного в голову не приходило. Бросать институт и разыскивать по всему свету девушку с ворохом проблем означало лишь присоединить к этому вороху кучу своих сложностей. Потом Владу предложили организовать центр, работа стала занимать еще больше времени, возникшие чувства, нет, не улеглись, просто отошли на второй план. Казались каким-то романтическим, надуманным бредом, не вяжущимся с образом доктора психологии. И хотя Алинин случай Гальперин все еще считал достойным глубочайшего анализа и тщательнейшего исследования, но поползновения свои помочь ей расценивал теперь как некий самоотверженный юношеский порыв, уступивший сейчас место зрелому пониманию: осчастливить человека против желания невозможно. Девушке нужна помощь, но попросить о ней она должна сама.

Влад искал в других насупленные брови и вздернутый нос, жаждал стремительности и порыва, восхищался упрямством и гордостью, ценил колючесть и ершистость. Отдельно этого хватало во многих женщинах, а всего и сразу в избытке он не находил ни в одной. Иногда какая-то промелькнувшая в толпе тень вдруг казалась ему знакомой: те же вздрагивающие жесткие колечки темных волос в конском хвосте, те же выпирающие ключицы, те же острые, непреклонные плечи. Он оборачивался и сразу же понимал: нет, не она. Походка у проскользнувшей видением девушки оказывалась безукоризненно прямой, а следовательно, — чужой, неинтересной, унимающей возникший было в груди трепет.

Так и ходил Гальперин, оборачиваясь, по Москве, в которой жил, по Европе, где выступал на конгрессах, по Америке, куда поехал выбирать оборудование для своего центра. В Нью-Йорке, правда, один раз не обернулся, замер как вкопанный на углу Седьмой и Пятьдесят седьмой улиц, словно прирос к месту и все никак не мог отвести глаз от плаката. «Впервые в Карнеги-холл…» Посмотрел на дату, на часы, ринулся в кассу. А потом сидел в партере и не мог себя заставить слушать скрипку, хотя классическую музыку всегда любил, и уж чего-чего, а записей именно этой скрипачки в его фонотеке было предостаточно. Но он не слушал, вертелся на месте под неодобрительные взгляды соседей, озирался, нелепо вытягивал шею, привставал с кресла, все выискивал, высматривал, словно продолжал настаивать на внезапно мелькнувшей у плаката мысли: «Она должна быть здесь». Но ее не было. Не оказалось ни в зале, ни за кулисами, куда он пробрался, сославшись на знакомство с маэстро.

— На самом деле вы меня, конечно, не знаете. Я — знакомый Алины.

— Алины? — удивилась и обрадовалась. — Так вы от нее? А я так хотела, чтобы она прилетела. Но у нее же, как всегда, тысяча отговорок. Но что с ней поделать, правда? Ну, любит девочка самостоятельность, пускай, — скрипачка тараторит без пауз с той же изумительной быстротой, с какой извлекает звуки из инструмента. — Ну, рассказывайте, рассказывайте, как она там?

— Нормально, — отчаянно хочется спросить: «Там — это где?»

— Да? Ну, слава богу! А то я беспокоюсь. Домой-то отправила, а может, зря? Может, надо было здесь оставить? У нее же тут публикации были. Я все думала, наверняка она в Африке что-то наснимала. У нее же талант, правда? Вы видели ее снимки? Простите, я нелепые вопросы задаю. Конечно, видели. Так что вы меня понимаете. Понимаете мои сомнения. Ну, что она теперь сидит в своей студии? Заперла себя в четырех стенах, когда ей просто показано, прописано пространство. — Женщина снимает с зеркала фотографию, протягивает Владу. — Вот, смотрите. Это моя любимая. Я с ней не расстаюсь. Я прошлой осенью была в Москве, она меня и сняла. Я так люблю эти места. А вы часто бываете в Замоскворечье? Знаете, что это за церковь?

— Святая София, — успевает вставить Гальперин. — Говорят, ее скоро откроют для служб.