Михаил Веллер - Фантазии Невского проспекта (сборник)

— Тетя Рая, — приступил я тогда. — Все собираемся, собираемся… Поймите правильно. Свербит у меня… Ерунда, — но… Поймите, мне просто очень хочется, возьмите у меня, пожалуйста, этот червонец.

— Что ж, — она кивнула согласно. — Давай.

Мы распрощались друзьями. Я чувствовал, что следующее свидание теперь произойдет раньше ее похорон. Хотя уже в подъезде понял, что вряд ли…

Чуть-чуть — чуть-чуть продолжало свербить…

С десятирублевым букетом я поехал на кладбище.

Там березы гасли в пепельном небе, тени затягивали слабо расчищенные в снегу дорожки. Я долго искал дядину могилу. Найдя, снял шапку, опустил цветы на сумеречный снег.

— Такие дела, дядя, — сказал я. Закурил и надел шапку — холодно было. Постоял, подумал… — Может, не такое уж я животное, хоть и не общаюсь с родственниками. Дела, знаешь. Да и о чем разговаривать-то при встречах. А по обязанности — кому это нужно, верно?.. Но я помню все. Хороший ты был мужик. Ей-богу, хороший. Пускай тебе воздастся на том свете и за червонец тот, если таковой свет имеется. А я — вот он я…

То ли вечерний воздух кладбищенский, стоячий и чистый, так действовал, пахнущий зимним простором, то ли само пребывание в месте подобном, то ли просто собой я доволен был, — но уходил я с умиротворением.

На ночь я перечитал «Мост короля Людовика Святого». Когда-то я тоже хотел написать такую книгу.

«8 р. — Тамаре Ковязиной. (Нечем было срочно заплатить за телефон.)

«12.50 — Ваське Синюкову. (Моя доля за диван, подаренный на свадьбу Витьке Тулину.)

«4 р. — Виталику Мознаиму. (За что?..)

«7 р. — Егору Карманову. (Не хватило на билет из Сыктывкара. И обещал прислать блесны и леску.)

«3 p. — Володе Зиме. (Пивбар.)

«11 р. — Б.Кожевникову. (Покер.)

«10 р. — Томке Смирновой. (Новый год.)

«40 р. — Витьке Андрееву. (Снятая комната, два месяца.)

«8 р. — Дмитриевым. (Шарф.)

«11 р. — Бате (Горшкову). (Пари.)

«5.30 — Боре Тихонову. (Пари.)

«5 р. — Игорю Гомозову. (Оставался без копейки.)

«Володе Подвигину — списаться — Барнаул — обещал прислать парик.

«Кабак — Королеву; Флеровой; бутылка — Цыпину; Блэк».

Человек с возрастом определяется, твердеет, исчезает внутренняя коммуникабельность, новых друзей нет, старые удерживаются памятью юности — а при встрече вдруг вместо симпатяги и умницы натыкаешься на полную заурядность: «где были мои глаза?..»

Старая истина открылась мне не сейчас; я не сентиментален. Я платил по счетам. Червячок постепенно рассасывался, как бы превращаясь в невесомую взвесь, сообщавшую дополнительную прочность веществу души. Но проявилось маленькое черное пятнышко, как ядро в протоплазме, оно выделялось все отчетливее.

Долг долгу рознь, рублем не покроешь. Кто не тешил себя обещаниями когда-нибудь кое-кому припомнить мерой за меру.

Пятнышко разрослось в слипшийся ком. Я отодрал одно от другого, рассортировал, — и с некоторой даже неожиданностью убедился в исполнимости.

Он унизил меня сильно. Служебная субординация… я проглотил: на карте стояло слишком много.

Я нашел его. Он был уже на пенсии. День был теплый и талый, с капелью, во дворе за столиком укутанные пенсионеры стучали домино.

— Круглов? — спросил я.

Они подняли лица в старческом румянце.

— Вы мне? — спросил он.

Я назвался. Он не помнил. Я очень подробно напомнил ему тот год, то лето, месяц, пересказал ситуацию.

Он заулыбался.

— Как же, как же… Да, отчебучили вы (он чуть замедлился перед этим «вы», по памяти обратившись было на ты), — отчебучили вы тогда штуку. Выговорил я вам тогда, да, рассердился даже, помню!..

Я сказал ему в лицо все. Румянец его схлынул, обнажив склеротическую сетку на жеваной желтизне щек…

Пенсионеры испуганно притихли. Но я был готов к жалости, и она мне не мешала.

— Я много лет жил с этим, — сказал я. — Теперь мой черед… Квиты! Помни меня.

Я отдавал себе отчет в собственной жестокости. Но к нему вернулся его же камень.

Первый такого рода долг за мной ржавел со второго класса.

Мы просто столкнулись в дверях, не уступая дороги.

— Пошли выйдем? — напористо предложил я.

— Выйдем?.. Пожалуйста! — он принял готовно.

Дорожка у заднего крыльца школы, огражденная низеньким штакетником, обледенела. Болельщики случились все из моего класса (он был из параллельного, причем меньше меня). Ободряемый, я ждал с превосходством.

Скомандовали:

— Раз! Два!.. Три! — и он ударил первый, и очень удачно попал мне по носу, а я стоял задом прямо к низкому, под колени, штакетнику и поскользнувшись перевалился через него вверх ногами.

Засмеялись мои сторонники.

Ободренный противник, не успел я вылезти, бросился и изловчился отправить меня обратно.

Зрители помирали. Я растерялся.

И в этой растерянности он очень расторопно набил мне морду. Не больно, — не те веса у нас были, но довольно противно и обидно. Я был деморализован.

— Эх ты, — презрительно бросил назавтра знакомый из его класса, — Василю не смог дать…

Я так и не дал Василю. Черт его знает: меня били, я бил, и репутацией он не пользовался, бояться нечего было, — а остался его верх.

Это обошлось мне в пятьсот рублей и неделю времени. Я полетел в Карымскую, где тогда учился, поднял школьный архив, взял его данные и разыскал в Оловянной, в трех часах езды.

— Ну, здравствуй, Василь, — сказал я сурово, встав в дверях.

Он испугался, — хилый недомерок, полысевший, рябой такой.

— Одевайся, — велел я. — Разговор есть. Минут на пару.

Затравленно озирающегося, я свел его с крыльца в снег, к заборчику, треснул и подняв под бедра (легонького, не больше шестидесяти) свалил на ту сторону.

Он поднялся не отряхиваясь. И было не смешно. Но и жалко мне не было. Происходящее воспринималось как бы понарошке. Я знал, что все объясню, и мы вместе посмеемся.

— Не трусь, — ободрил я. — Лезь обратно.

И повторил номер.

Войдя в нечаянный азарт, я довесил ему, пассивно сопротивляющемуся, напоследок, и принялся очищать от снега. Он подавленно поворачивался, слушаясь.

— А теперь выпивать будем, — объявил я. — Зови в гости.

Он отдыхал один дома (работал машинистом тепловоза) — жена на работе, дети в школе.

— А помнишь, Василь, — со вкусом начал я, когда мы разделись и сели в кухне, за застеленный клеенкой стол напротив плиты, где грелась большая кастрюля, — помнишь, как во втором классе одному дал?

Под нагромождением подробностей, с ошеломленным и ясным лицом, он вскочил и уставился:

— Дак што?.. Ты-ы?!

Я выставил водку. Мы выпили за встречу. Я, уже привычно, объяснился — зачем пожаловал. Он смотрел с огромным уважением и не верил:

— Для этого за столько приехал?