Джон Грин - В поисках Аляски

— Иногда мне это даже нравилось, — сказал я, нарушив наше молчание. — Мысль о том, что она умерла.

— В смысле, ты этому радовался?

— Нет. Не знаю, как сказать. Просто… очень чистое чувство.

— Да, — согласился Полковник, лишившись своего привычного красноречия. — Да. Понимаю. Мне тоже. Это естественно. В смысле, все как-то иначе.

Меня всегда крайне удивляло, когда я понимал, что не один я на этом свете испытываю такие странные и ужасные чувства, думаю в таком ключе.

Когда мы проехали восемь километров, Полковник перестроился в левую полосу и начал ускоряться. Я заскрежетал зубами, и вдруг перед нами на солнце заблестело битое стекло, как будто дорога была усыпана драгоценными камнями, и я подумал, что это то самое место. Полковник еще сильнее надавил на газ.

И я подумал: Наверное, выйти здесь было бы неплохо.

И я подумал: Быстро и по прямой. Может, она в самую последнюю секунду и приняла это решение.

ВЖЖЖ — мы пролетели сквозь момент ее смерти. Мы проехали там, где не смогла проехать Аляска, перед нами лежало продолжение дороги, которого она уже не увидела, — и мы остались живы. Мы живы! Мы дышим, мы плачем, мы замедляем ход и возвращаемся на нужную полосу.

На следующей же развязке мы развернулись, не спеша вышли из машины и поменялись местами. Мы обошли ее спереди и, встретившись, обнялись, я держал Полковника за плечи, сжав руки в кулаки, а он обхватил меня своими короткими ручками и крепко сжал. Я чувствовал, как он дышит, мы оба радовались и радовались тому, что живем. Понимание накатывало волнами, мы обнимались и плакали, и я думал: Господи, мы наверняка со стороны выглядим такими жалкими уродцами, но это ерунда, когда ты — столько времени спустя — вдруг понимаешь, что твоя жизнь продолжается.

СДАВШИСЬ, МЫ С ПОЛКОВНИКОМ с головой бросились в омут учебы, поскольку понимали, что нам обоим надо как можно лучше сдать экзамены, чтобы получить намеченный средний балл (мне достаточно было 3,0, а Полковник не хотел опускаться ниже 3,98). И наша комната превратилась в обучающий центр, где мы занимались вчетвером, с Такуми и Ларой, засиживаясь до самой ночи, обсуждая «Шум и ярость», мейоз и Арденнскую операцию. Полковник преподал нам всю программу по математике за этот семестр, хотя для него она была настолько простой, что он объяснить толком не мог: Ну конечно, все тут сходится. Поверьте мне. Господи, да ничего тут нет сложного. И я скучал по урокам Аляски.

Если мы чего-то наверстать не могли, мы жульничали. Например, мы с Такуми прочитали «Прощай, оружие!» всего лишь в кратком содержании ( Эта хрень слишком длинная! — воскликнул он).

Мы практически не разговаривали. Просто уже необходимости не было.

ПРОХЛАДНЫЙ ВЕТЕРОК УМЕРИЛ пыл лета, и, собираясь раздать нам задание для экзамена, Старик предложил провести урок на свежем воздухе. Я не понял, как можно проводить на улице целый урок после того, как в прошлом семестре меня выперли только за то, что я туда посмотрел. Но Старику так захотелось, и посему мы вышли. Кевин Ричман вынес учительское кресло, а мы сели прямо на газон. Я поначалу держал тетрадь на коленях, но потом мне стало неудобно, и я положил ее в густую траву, но на такой неровной поверхности писать было тяжело, да и мошкара кружила. Мы сели слишком близко к озеру, там просто невозможно было устроиться нормально, но Старик, похоже, был всем доволен.

— Поговорим об экзамене. В прошлом семестре я дал вам на курсовую почти два месяца. В этот раз — всего две недели. — Он сделал паузу. — Ну, с этим, наверное, ничего уже не поделаешь. — Старик рассмеялся. — Честно говоря, я выбрал эту тему только вчера вечером. В целом это не в моем стиле. Но тем не менее. Прошу раздать распечатки.

Когда стопка дошла до меня, я прочел:

Как вы — лично вы — планируете выйти из лабиринта страданий? Посвятив целый год изучению трех основных религиозных течений, попробуйте в свете полученных знаний найти ответ на вопрос, заданный Аляской.

Когда материалы были розданы, Старик продолжил:

— Нет необходимости описывать подходы всех трех течений к решению данной задачи, теоретическая часть не нужна. Ваши знания — или же их отсутствие — я уже оценил по тестам, которые давал вам в течение семестра. Мне любопытнее, как вы впишете неоспоримое знание о том, что всем людям приходится страдать, в ваше видение мира и какой курс вы будете держать по жизни с учетом сего факта.

В следующем году, если мои легкие не откажут, мы займемся даосизмом, индуизмом и иудаизмом… — Старик закашлялся, потом засмеялся и из-за смеха снова стал кашлять. — Господи, может, я и не дотяну. Но я скажу еще кое-что насчет религий, которые мы изучали в этом году. И в исламе, и в христианстве, и в буддизме выделяют фигуру основателя религии — это Мухаммед, Иисус и Будда соответственно. Если мы вспомним этих людей, мы согласимся, что каждый из них давал людям, которые шли за ним, надежду. В Аравии в седьмом веке Мухаммед обещал, что всякий сможет получить жизнь вечную, преданно служа одному истинному Богу. Будда говорил, что из круга страданий можно вырваться. Иисус уверял, что последние станут первыми, что и мытари и прокаженные — отбросы общества — имеют основания на надежду. И я жду, что именно этот вопрос вы осветите в своем сочинении: в чем черпаете надежду вы?

Когда мы вернулись к себе, Полковник закурил прямо в комнате. Мне еще оставалось один день мыть посуду в столовке в наказание за прошлый раз, но мы Орла уже особо не боялись. До каникул оставалось всего пятнадцать дней; если застукают, придется начинать учебу в старших классах с карательной трудотерапии.

— Ну и как мы выйдем из этого лабиринта, Полковник? — спросил я.

— Ох, если бы я знал.

— За такой ответ пятерку вряд ли поставят.

— Да и духа моего это не успокаивает.

— И ее тоже, — сказал я.

— Да. О ней я не подумал. — Он покачал головой. — Все время так.

— Но что-нибудь тебе написать придется.

— Знаешь, мне до сих пор кажется, что единственная возможность вырваться — это быстро и по прямой, но я пока все же предпочту походить по лабиринту. Тут отстойно, но это мой выбор.

ПРОШЛО ДВЕ НЕДЕЛИ, но я курсовую по заданию Старика так и не дописал, а до конца семестра официально оставалось всего двадцать четыре часа. Я возвращался с последнего теста тяжело давшейся мне, но наконец успешной (как я надеялся) битвы с математикой, в которой я вырвал себе четверку с минусом, о чем так страстно мечтал. На улице стояла настоящая жара, и это тепло напоминало мне о ней. И я чувствовал себя нормально. Завтра за мной приедут родители, мы погрузим в машину вещи, потом выпускной, а потом обратно во Флориду. Полковник тоже планировал поехать на лето домой, к маме, смотреть, как растет соя, но я смогу ему звонить, так что мы все равно будем много общаться. Такуми собирался в Японию, а Лару снова увезет зеленый лимузин. Думая о том, что не так-то уж и страшно, что я не знаю, где теперь Аляска и куда она собиралась в ту ночь, я открыл дверь в свою комнату и заметил на полу свернутый листок. Ярко-зеленый. На верхней стороне было красиво выведено: