Гарри Гордон - Поздно. Темно. Далеко

В Цветном зале, лягушатнике, было людно, у буфета была очередь. Они заняли. Алеша, извинившись, исчез, сказал, ненадолго.

— Давай, давай, — отпустил Карл. — Не торопись, бабки у меня есть, так что справлюсь.

Пожилая Валя работала быстро, фамильярничала по-матерински, очередь двигалась. Алеша все-таки подоспел, даже занял места за столиком, у стенки, под светловским шаржем Игина. Под Светловым была прибита полочка, на ней стояла стопка с вечной водкой, прикрытая сухариком. Карл подозревал, что эту стопку украдкой опорожняет время от времени какой-нибудь молодой разухабистый сибирский поэт, и даже придумал для него особый, светловский, мстительный колит.

Над залом шумел ветерок, теплый и затхлый, как на одесском базаре, где-нибудь под стеночкой, позвякивали ложечки. Красномордый, с бородкой клинышком, грозно читал стихи двум перепуганным с виду девицам, меж столиков высился кто-то белотелый, чернобородый, раскачивался с пятки на носок, зацепил не глядя пробегающего старичка, закричал, округлив глаза:

— Ты знаешь, кто я? Я — Копец! — поцеловал пойманного взасос и отшвырнул.

Когда водку выпили, а кофе остыл, Алеша подозвал то ли официанта, то ли уборщика, попросил:

— Эдюня, сделай нам два по сто.

Эдюня кивнул и вскоре принес две кофейных чашечки с водкой, да еще и на блюдечках.

— Прямо как в чайхане в твоей Туркмении, — усмехнулся Карл, — там тоже дуют водку из чайников, чтоб стариков не оскорблять.

— Да он не имеет права, — объяснил Алеша.

Трезвый человек за их столиком торопливо допил свой кофе и ушел. Алеша помахал кому-то рукой. Подошел, хромая, Петя Кишеня со стаканом сока.

— О, Карл, — удивился он, — сколько лет, сколько зим!

— Сколько Лен, сколько Зин, — озираясь, ответил Карл. — Здоров, Петя.

Карл боялся беспомощных — детей и убогих — и, боясь, плохо к ним относился. Инстинктивное сострадание, не подпитанное необходимостью или возможностью помочь, перекисало в неприязнь.

Не только хромота, но все в Кишене взывало к милосердию — деревенское лицо с серой кожей, трудная и темная биография, даже белорусский акцент. Когда они познакомились, Петю захлестывало:

— Так вы тот самый Карл! Знаете, я спал на вашей раскладушке в доме Маши Парусенко, я читал ваши стихи!

— Где ты живешь сейчас, Петя? — снисходительно спросил Карл.

Петя изумленно вытаращил на него глаза.

— Ничего, ничего, — подоспел Алеша, — Карл у нас человек отмороженный.

И тут же, при Кишене, объяснил, что тот уже два года как женат на дочери Члена Политбюро, живет на Котельнической набережной и кушает бутерброды с красной икрой.

— А может, с черной, Петя?

— И с черной, — кивнул Кишеня.

— Кстати, Петюнь, — вспомнил Алеша, — ты же редактируешь украинскую поэзию, отчего бы тебе Карлику не подкинуть. Ему и подстрочники не нужны. Ведь он Антонича переводил — Витковский позавидовал, а Грушко, так тот и вовсе по плечу похлопал.

— Кончай, Алеша, — сказал Карл.

— Нет, серьезно, — продолжал Алеша, — неужто ничего нет?

— Как не быть — важно сказал Кишеня, — давно бы обратился. Есть у меня полкниги, строк девятьсот, только срочно.

— Срочно, Петя, еще лучше, — обрадовался Карл.

— Запиши мой служебный. Петр Авдеевич меня зовут.

— Ну и ладно, — сказал Алеша и обернулся к Карлу, — так что ты там говорил про какие-то бабки?

Карл глянул — у буфета никого не было. Он принес три по сто пятьдесят.

Алеша был нарасхват. Он мелькал то за одним столиком, то за другим, ему читали, его ласково за что-то отчитывали. Кишеня поплыл на глазах.

— Вот ты, Карл, неумный человек. Отчего бы тебе меня не разыскать самому. Я многое могу. А ты вместо этого, помнишь, в прошлом году, со мной даже не поздоровался. А я что, я человек великодушный, только приди — дам.

— Петя, — в восторге проникновенно сказал Карл, — а пошел бы ты в жопу!

Кишеня со скрежетом отодвинул стул. Вернулся Алеша.

— Ты что, скучаешь? А где Петя?

— Та я его послал.

— Ну и правильно. На мороз… О-о, кого я вижу! Ян Яныч!

С Яном Яновичем Карл был знаком давно, но виделся редко. Это был загадочный человек, чуть ли не круглый год жил он где-то в дебрях Карелии, писал стихи и ловил рыбу. Ян Яныч был с юной девушкой.

— Здравствуй, Алеша, — сказал он. — Добрый вечер, — кивнул он Карлу, видимо, не узнав. — Это дочь моя, Анюта. Мы поужинали по поводу выхода грузинской книжки.

У Анюты было веселое личико с любопытными глазами, длинная шея, она была похожа на молодого Пушкина, написанного Вермеером.

— Что ж ты не в Карелии? — спросил Алеша, — вроде бы давно уж сезон.

— Да все из-за этой книжки, — с досадой ответил Ян Яныч. — На днях и поедем.

— Стихи пишешь?

— Да где там… Никаких впечатлений… Что я вижу, кроме лягушки… И леща, — добавил он с удовольствием.

— Садитесь.

— Нет, нет. Мы пойдем. Вы уж за нас…

Он достал двадцать пять рублей и сунул Алеше в нагрудный карман.

— Пока.

Потемнело от шума и дыма. Перед Карлом качалось лицо с усами. Покачавшись, лицо сказало:

— Я вас знаю, вы Пуцыло!

— Сам ты пуцыло, — отмахнулся Карл. Пошарив, он достал карандаш и нацарапал на салфетке: «Не забыть написать про Пуцыло». Поискал глазами Алешу и нашел его рядом с собой. Алеша был бледен, чуб его упал на глаза.

— Пойдем, Алеша, — поднялся Карл.

— Ты думаешь? — ехидно спросил Алеша. — Впрочем, пр-р-р, на мороз!

Бежевое пустое пятнышко на стене, исписанной цитатами, понравилось Карлу. Он подошел, уперся рукой в стену, нависая над сидящими, достал карандаш и написал: «Мир хищникам, война творцам. Ушат Помоев».

— Извините, — сказал он, оттолкнувшись от стены, — но «Ушат Помоев» — это не я придумал. Это Танечка!

Карла разбудил крик, протяжный, длиной в два-три квартала, то ли окликали, то ли звали на помощь. Голова болела, мерцали в комнате какие-то предметы. Ну да, книжные полки, справа стол, — так я у Алеши. Светало. Карл поднял циферблат к глазам — начало шестого, нужно еще поспать. Интересно, потерял ли я деньги или пропил? Потом, потом. Нет, так не уснуть. Карл приподнялся, увидел на полу одежду. Так, штаны. А вот пиджак. Пошарил во внутреннем кармане — бумажник на месте. Вынул, вгляделся — пачка денег, довольно толстая. Ну и ладно. Карл откинулся на твердую подушку. Теперь можно и поспать. Голова болела и не спалось. Слава Богу, никто не волнуется. Когда в Чупеево? Уже завтра.

Предметы обозначились резче. Как там у раннего Алеши:

Свет какой серый. Неужели будет пасмурно сегодня? Проступает серый свет… Проступает серый свет…

Кто-то загремел на кухне. Полилась с напором вода. Громко и высоко заныл набираемый чайник, потом успокоился, заворковал. Совсем рассвело, вошел мрачный Алеша.