Владимир Маканин - На первом дыхании (сборник)

Еле живая, наволновавшаяся, Чечеткина подняла руку, встала и дрожащим голосом заговорила:

— Вот если девушка… Если не сжилась с подругами по общежитию. Если вывешивает на стене всякие картинки — хорошо это или плохо?

— А какие картинки? — раздался любопытствующий голос парня.

— Тише! Тише! — заколотил карандашом по графину председательствующий. И уже в тишине сказал: — Кто хочет выступить?

Никто не понял, о чем речь. И желающих выступить не было. И тогда председательствующий спросил:

— У кого еще есть «разное»?.. Давайте.

— Я предлагаю всем курсом сходить на «Пармскую обитель», — сказала хроменькая студентка из первого ряда.

Вечером Лариса Чубукова спросила:

— Ну как?

— Я выступила… все как надо, — сказала Чечеткина.

— Ну и что?

— Ее, в общем, осудили.

Чечеткина умолчала, что на собрании она даже не назвала фамилию Вали. Она порозовела, перевела дух и сказала:

— Валя тихая…

— Таких и надо держать тихими. И ведь посмотри: не сняла свои картинки!

— Наверное, до нее очень медленно доходит, — робко предположила Чечеткина. И опять покраснела.

Однажды они были в комнате только двое — Лариса заплетала свою красивую косу. Такая минута. На столе тикал огромный будильник. Отбросив косу за спину, Лариса решительно шагнула к Вале.

— Ты… ты, — у Ларисы неожиданно для нее самой заклокотало в горле, — ты выставлять себя стала, истории всякие рассказывать… «Ах, девочки, Валя Чекина так замечательно рассказывает! Истории прямо как сочиняет!..»

— Какие истории? — спросила Валя.

— Про то, как преподаватель пытался проскочить в кино без билета!

— А-а… Но я своими глазами видела.

— А как ветер уносит листья, да еще красивые листья, осенние, — тоже сама видела?

— Тоже видела.

— Видела, ну и держи при себе — видела!.. А зачем ты все это нам рассказываешь? Ах, девочки, я люблю, чтоб все было красиво, да?.. Зачем это ты миленькой щебетуньей себя выставляешь?

— Тебе жалко?

Лариса Чубукова надвинулась на Валю:

— Запомни, ласточка. В этой комнате один человек, которого все любят. Здесь только одного любят.

— Тебя?

— Да, меня. А ты не знала?

Валя не ответила. Лишь улыбнулась.

— И не строй из себя щебетунью, иначе мы тебя выживем из нашей комнаты. Заставим поменяться — понятно?

Вошли Чечеткина и Цаплина. В руках у них были аккуратные стопки белья — они гладили на общей кухне.

— Ур-ра! А нам удалось погладить без очереди! — И Чечеткина весело закрутилась на месте.

— Что это вы обе такие красные? — спросила Цаплина, внимательно вглядываясь.

Лариса Чубукова как бы нехотя бросила:

— Закон преломления света… Солнце в окна бьет, разве не видишь…

В тот же вечер, когда все четверо сидели в комнате, мучаясь над задачами, и выдалась минутка, — Валя опять рассказывала:

— …Иду я и вижу: в каком-то дворике задумчиво старичок бродит. Ну, старичок как старичок. Беленький. Вдруг оглянулся он по сторонам: никого нет — и как бросится к мячу… А мячик лежал на земле, мальчишки, видно, забыли. Старичок как врежет мяч меж кустов, как врежет еще… Бежит, ногами кренделя выделывает и кричит шепотом: «Пас!.. Пас!..» Я не удержалась и — в хохот… — Валя и сейчас засмеялась.

— Ну? — сказали девушки, улыбаясь. — Ну и что дальше?

— Ну и все. Я подошла, говорю: «Скучно, дедушка?» Разговорились. А сначала ворчал: «Не люблю девушек-студенток…» Я говорю: «Почему?..» — «Студентки, — говорит, — никогда матерям не пишут…» Вот чудак, да?

Я сблизился с Павлом Гребенниковым именно тогда, когда выяснилось, что мы оба идем в их девичью сто двадцатую комнату. Мы были с ним однокурсники. Но до этого только кивали друг другу.

— Ты тоже к ним? — спросил Гребенников. Вопрос был в лоб, потому что мы оба заворачивали по коридору в их комнату.

— Да.

— К ним Полупроводники собираются прийти. Забито.

То есть студенты с отделения полупроводников.

— Точно? — спросил я.

— Да. Их вино у девчонок уже на столе стоит. — И тут же Гребенников, улыбаясь, добавил: — Но их самих пока нет…

Мы были очень молоды. И очень веселы. Мы приостановились на углу, и оставалось только выяснить последнее. Улыбаясь, я спросил:

— А между прочим, ты к кому?

— Ну, например, к Чекиной Вале.

— Это удачно. Не поссоримся. А я — к Цаплиной.

Мы засияли — получалось, что сама судьба делала нас товарищами, во всяком случае, на этот вечер.

— А ты Вале Чекиной, кажется, земляк?

— Точно, — сказал я. — Это что, так важно?

— Еще бы!

Придя в сто двадцатую, мы вдруг сглупили и устроили нелепый скандал:

— Зачем вы и нас пригласили, и их?.. Подлость!

Что-то подобное мы им мололи минут десять. Они обиделись. Они молчали. А мы повторяли:

— Зачем же давать авансы и вашим и нашим?

Они молчали. И не стали садиться к столу. Получилась неприятная пауза.

Наконец Валя Чекина сказала мне:

— Вот скажи-ка честно, кто тебе нравится на нашем курсе? Из девушек? Только честно скажи — мы же земляки.

— Ты и Цаплина! — выпалил я.

— Нет, ты честно скажи. Назови всех, кто тебе нравится.

— Ты и Цаплина, — упрямо твердил я, ни на шаг не отходя от золотой жилы.

И опять потянулась этакая постыдная пауза. Опять они молчали. Они сидели по углам. Особенно дулись не упомянутые среди «нравящихся» Лариса Чубукова и маленькая Чечеткина. Ожидалось, что парней будет шестеро, а сейчас вместо шести было лишь двое. И оба какие-то психи.

Цаплина решила высказаться:

— Они, то есть те ребята, для нас, пожалуй, приятнее.

Я как раз разливал вино (наше, мы тоже принесли) по стаканам. И вот стаканы стояли на столе полнехоньки, в неловкой и нелепой ситуации, а Цаплина высказывалась:

— Они приятнее. Они основной состав, а вы…

— А мы?

— А вы — дубль, — спокойненько и строго выговорила Цаплина. Она дружила с Полупроводником, яростным футбольным болельщиком.

Эта пауза была уже совсем никуда не годной. И тут Валя выручила — рассмеялась:

— Ладно, девочки. Давайте веселиться! Дубль ведь тоже играет.

— Во всяком случае, его не прогоняют с поля, — сказал я с обидой.

— Вот-вот. Девочки, за стол!

Был уже третий курс — нас всех разнесло по разным специальностям, а значит, по разным группам. Так что около года я их никого не видел. Разве что только на бегу мелькнет лицо.

Однажды я стоял в очереди в библиотеку — сдать учебники, две связки, штук двадцать пять, — стоял и томился. Вдруг услышал:

— Здравствуй, земляк.

— Привет, Валя.

Валя стояла и лучилась — похорошевшая, посветлевшая.

— Ну, как ты?

— Подожди… Положу книги.

Мы отошли. Присели на низкий подоконник, болтали. А я не терял при этом из виду свою очередь.