Михаил Елизаров - Мы вышли покурить на 17 лет…

Коля Добро неизменно приносил сатанинской мощности «Шарп» и заводил что-то ураново-тяжелое. Коля кроме прочего был и мастером спорта по боксу — отсюда почти индейское прозвище Добро с Кулаками. Для него бережливый Виталий выволакивал из подсобки боксерский мешок из рыжей, цвета коровы, кожи, цеплял на крюк. А после прятал — не для всех мешок.

Под эстовскую «Катюшу» я растил бицепсы…

Начитанный Юр Юрич любил подманить разговором пытливого Виталия и полчаса втирать ему о Юкио Мисиме — японском писателе, самурае-культуристе, совершившем харакири. Когда взволнованный чужой трагедией Виталий тосковал: — Вот бы плакатик Юкио Мисимы нам в зал, — Юрич говорил правду до конца: — Плакат достанем, не проблема! Но знай, Виталин, Юкио Мисима был пидор! Так доставать плакатик?! — и улыбался, глядя, как вытаращенный Виталий плюется и открещивается от Мисимы, словно от черта.

А Юр Юрич был самый старший, с орденом Красной Звезды за «пражскую весну». Служил там в шестьдесят восьмом, и подавлял. Чехов не жалел. Вспоминал лишь двоих солдат из взвода, которых революционные чехи исподтишка положили выстрелами мелкашки.

А Гена вообще имел две боевые награды за Афган. Редкость для солдата-срочника. Интернациональный долг он перевыполнил: медаль «За отвагу» и орден Красного Знамени. Был в первый год ранен и, хоть мог отправиться прямиком домой, вернулся к месту службы — понравилось на войне. Огромный, похожий на носорога, он приезжал на тренировки в таком же по росту носорожьем бронетранспортере-джипе.

Непростая была «братва». На дух не переносили криминальный жаргон. Особенно когда кто-то из молодых вдруг начинал кренить свою детскую мысль разбойничьими фразами с чужого плеча. Над «блатарями» глумились нещадно — Георгий Вицин ты! Вор в попоне! Что там у тебя «в натуре»? Урка колхозная! На черной скамье, на скамье подсудимых!..

Не любили «пацанские разговоры» про характер: — Сила, техника — все не главное, важно чтобы в мужике стержень был!..

— Карандаш кохинор в жопу засунь и будет тебе стержень!

Не жаловали «каратистов» — О! Черепашка ниндзя! Кровавый спорт-2!

Ко мне же относились хорошо. Особенно Юр Юрич: — Вы тут тракторный завод имени Малышева, — обращался сразу ко всем. — А вот Мишаня — интеллигентный юноша из хорошей семьи. Он Лимонова читал…

Был в них и подвох. Они, к примеру, и не подумали выручить меня с Асланом, хотя я сам тогда подставился, никто за язык не тянул. Но помогли, спасли родные стены, точнее, наш низкий чудо-потолок.

Этот Аслан, горный выходец, пришел в зал к «братве». Рослый, жилистый и дерганый, как на резинках. С блестящими синими щеками.

Аслан вертляво пристроился к Коле Добро и пару раз умело шлепнул лодыжкой по мешку. Вдруг увидел меня. И его озарило, будто следователь направил ему в лицо лампу: — Ти пахож на Стивена Сигала! — бурно по-кавказски обрадовался, словно сам Сигал попал к нему в гости. — Давай спаринг. Не ссы! Давай!..

Я глянул, в поисках поддержки, на «братву». Они насмешливо промолчали. Я мог отказаться, но почему-то кивнул: — Можно…

— Здесь места маловато, побьетесь, — сказал Гена. — Идите в соседний зал.

Потолок там был совсем низкий и вдобавок скошенный.

Боя по сути не было. Аслан надвигался, размахивая ногами, как руками. Я еле успевал пятиться, ставя вычурные гротескные блоки, точно танцующая гречанка.

Аслан подпрыгнул, взметнулся вверх, чтобы пробить вертушку. И вдруг на пол-пути издал звук, похожий на подброшенный арбуз. Аслан треснулся теменем в косой потолок и будто расплескался на полу всем телом. Секунд десять он полежал в мертвом нокауте, потом шевельнулся. Шатаясь, поднялся. Он так и не понял, что произошло.

— Па галаве ударился… Сильно… — пролепетал он и, прикрыв ушибленное темя ладонью, как тюбетейкой, пошел из зала, заплетаясь ртом, словами, ногами. — С…зади…

— Да он не Аслан, — сказал вслед Юр Юрич, — а горный Козлан!..

И «братва» разразилась конюшенным хохотом. Радовались за меня.

— Мишаня просто Евпатий Коловрат!

— Уебал потолком муфтия!..

— А потому что из интеллигентной семьи! И Лимонова читал!..

Но сблизил меня с «братвой» другой случай.

В те дни не было ни Юр Юрича, ни Гены — уехали по делам разбойничать. Тренировался только Коля Добро. Зашел громоздкий, тертого вида мужик в «дутом», по моде того времени, спортивном костюме: — Коль! — сообщил он громко, чтобы перекрыть трахейный клекот «Шарпа», — там цыгане на рынке отпиздили чертей этих полтавских, «рафик» отобрали и барахла на…

Он озвучил сумму. Тогда были не гривны еще, а купоны. Не те, самые первые, напоминающие игрушечные мани из «Монополии», а добротные купоны английской печати. Я не помню сколько, но сумма была внушительная.

— Вначале будулай ихний к чертихе яйца подкатил, они его шуганули, а потом подтянулись другие будулай и оптом всех чертей отпиздили. Они ко мне: «Ой, шо делать, шо делать, хачи напали!», даже не поняли, кто пиздил! Стрелку забили на завтра, в Песочине… Ты пацанам скажи.

Он был излишне говорлив. Эта охота к рассыпчатому матерному разговору выдавала в нем прислугу: — Ты чё, Коль? Оно лысо будет, не цивильно, если один приедешь. Возьми пару братанов для форса…

— Да некого брать, — Коля огляделся, как в пустыне.

— Лохматого возьми. Он с виду крепенький, на этого… на Стивена Сигала похож…

— Да, ну… — отмахнулся Коля. И сам себе удивился: — Или, поедешь, Мишань?..

И я сказал: — Конечно, поеду…

И нужно запустить еще одного персонажа. Он — ключевая деталь кульминации этой истории. Ближний родственник нашего Виталия, приехал пару месяцев назад из Луганска. Плотно сбитый двадцатипятилетний живчик, бывший срочник погран, имевший опыт местечкового рэкетирства. Рванул в большой город «искать тему». На его языке это означало — прилепиться к бизнесу или криминалу.

Луганский просил, чтобы в зале его называли, как дома на районе, — Кастет. Такое натужно-героическое прозвище из дешевого боевика.

Мне он так белозубо представился:

— Кастет!

Я будто бы наивно спросил: — А по имени? — и «братва» долго смеялась — оценили шутку.

Его звали Славик. Мы так к нему обращались. «Братва» нехорошо окрестила за глаза «Дружелюбным». Действительно, от его мужского простодушия делалось неловко, как от песни Газманова «Офицеры».

К примеру, Славик заводил про сауну и двух девчонок-малолеток пацанские рулады с лихим припевом: — Ох, и драл же я их!..

«Братва» своеобразно поддерживала разговор: — А я вот тоже вчера хорошо время провел, — реагировал Гена. — Носки стирал. Успокаивает очень… А тебе нравится носки стирать?..

Я, как филолог, видел расставленный капкан. Гена жаждал, чтобы Славик ляпнул бы что-то вроде: «Кто на что учился», — или «Стирать носки — занятие не мужское…»