Харуки Мураками - 1Q84. Тысяча невестьсот восемьдесят четыре. Книга 3. Октябрь-декабрь

Не за что, уверенно отвечал он себе же.

Жить одной в закрытом пространстве Аомамэ не так уж и сложно. Подъем в шесть утра, завтрак. Примерно с час — стирка, глажка, уборка в квартире. Оставшиеся полтора часа до обеда — упорные, до седьмого пота, занятия на тренажерах. Из своей многолетней практики она отлично знает, какие мышцы как напрягать и когда остановиться, чтобы себе же не навредить.

Обедает она в основном овощами и фруктами. Затем, как правило, сидит на диване с книгой, пока ее не сморит короткий полуденный сон. Проснувшись, час готовит ужин, до шести вечера его съедает. Начинает темнеть — она выходит на балкон, садится в пластиковое кресло и смотрит на детскую площадку. В пол-одиннадцатого отправляется спать. И так каждый день. Но от такой жизни ей не скучно.

По характеру она молчунья. Даже если долго ни с кем не общается, чувствует себя вполне комфортно. В школе с одноклассниками не разговаривала совсем. Точнее, никто не заговаривал с нею без крайней нужды. В классе ее считали непонятным, инородным существом, которое следует игнорировать. Ей самой, разумеется, это казалось жуткой несправедливостью. Будь она в чем-то виновата сама — еще, возможно, смирилась бы. Но в проклятой «инородности» ее вины не было. Чтобы вырасти, любой ребенок должен делать то, что велят родители. Вот почему ей приходилось всякий раз молиться перед едой, каждое воскресенье таскаться по улицам вслед за матерью, пытавшейся обратить людей в свою веру, бойкотировать школьные экскурсии в синтоистские храмы и рождественские утренники, а также носить одежду с чужого плеча. Она просто выполняла волю родителей, ослушаться которых нельзя. Но одноклассники, разумеется, о том ничего не знали и знать не хотели. Они просто чурались ее, вот и все. И даже учителя держались с ней так, будто она мешала жить всему классу.

Конечно, она могла бы врать родителям. Говорить, что молится в школе перед едой, а на самом деле не молиться. Но поступать так Аомамэ не хотела. Во-первых, не желала обманывать Бога — неважно, есть он там на Небесах или нет; а во-вторых, должна была насолить обидчикам. Чураетесь меня? Ну, тогда держите еще. Вот вам мой вызов: я буду молиться в столовой, громко и внятно, чтобы вы подавились этой молитвой. Потому что справедливость на моей стороне.

Одеваясь по утрам, она жутко страдала. Стыд за свои обноски напрягал ее так, что сборы в школу часто заканчивались поносом, а то и рвотой. Поднималась температура, немели конечности. Но при этом она не пропускала ни дня учебы. Потому что знала: прогуляешь день — захочется прогуливать и дальше. А еще через несколько дней ее в школу уже и палкой не загонишь. Но для одноклассников и учителей это будет значить только одно: она сдалась. Если она перестанет появляться в классе, все вздохнут с облегчением. Нет уж! Такой радости вы от меня не дождетесь, повторяла она про себя. И тащилась в школу, как бы паршиво себя ни чувствовала. Молча и стиснув зубы.

После всего, что ей пришлось пережить тогда, нынешнее одиночество вовсе не тяготит ее. Насколько тяжко ей было молчать, когда все вокруг весело болтали друг с другом, — настолько же легко и естественно молчать сейчас, в этой тихой уютной квартире, где, кроме нее, ни единой живой души. Тем более, когда есть книги. Она уже взялась за Пруста, которого прислал ей Тамару. Но читать старается не больше двадцати страниц в день. Засекает время и проглатывает, слово за словом, ровно двадцать страниц. А потом берет какую-нибудь другую книгу. Но перед сном обязательно пробегает глазами хотя бы несколько страниц «Воздушного Кокона». Ведь этот текст написал Тэнго, и в каком-то смысле это инструкция по выживанию в реальности 1Q84 года.

Еще она слушает музыку. Хозяйка прислала ей целый ящик кассет. Чего там только нет — симфонии Малера, камерные концерты Гайдна, клавиры Баха. И, конечно, «Симфониетта» Яначека, о которой она просила. «Симфониетту» она слушает регулярно, раз в день, когда проводит свои безмолвные тренировки.

Осень плавно подходит к концу. Аомамэ кажется, будто день ото дня ее тело становится все прозрачнее. Насколько возможно, она старается ни о чем конкретно не думать. Но это у нее, конечно же, получается плохо. Любая пустота обязательно чем-нибудь заполняется. Но сейчас ей хотя бы нет нужды кого-либо ненавидеть. Вокруг — ни одноклассников, ни учителей. И сама она больше не беспомощный ребенок, которому навязывают чью-то веру. Нет нужды всеми кишками ненавидеть мужчин, избивающих собственных жен. Безудержный гнев, то и дело вскипавший в ней ранее — с такой силой, что она готова была размозжить кулаки о стену, — незаметно куда-то исчез и больше не возвращался. Чему Аомамэ очень рада. Она больше не хочет причинять боль кому бы то ни было. Равно как и делать больно себе.

Ночью, когда Аомамэ не может заснуть, она думает о Тамаки и Аюми. Закрыв глаза, отчетливо вспоминает, как обнимала их. У каждой было мягкое, теплое тело. В котором текла свежая кровь и уверенно билось сердце. Они едва уловимо дышали, еле слышно хихикали. Тонкие пальцы, набухшие соски, гладкие бедра…

Только на этом свете их больше нет.

Бесшумно и незаметно сердце Аомамэ наполняется печалью, словно темной водой. В такие минуты она изо всех сил старается переключиться на мысли о Тэнго. Сосредоточенно вспоминает, как в классе после уроков сжимала руку десятилетнего мальчика. Затем представляет, как уже тридцатилетний Тэнго — взрослый и сильный — сидит на детской горке и сжимает ее в объятиях.

Он — где-то совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки.

Неужели я и правда смогу к нему прикоснуться? Зажмурившись в темноте, Аомамэ растворяется в этих мечтах и буквально тает от счастья.

Но если я больше никогда не увижу его — что же мне делать? Ее бросает в дрожь. Раньше, пока их взрослые судьбы не пересеклись, все было гораздо проще. Встреча с ним представлялась ей просто мечтой, метафизической гипотезой, и не больше. Но теперь, когда она увидала Тэнго настоящего, сам факт его существования стал для нее куда весомей, неоспоримее. Теперь она хочет, чтобы их встреча состоялась, чего бы это ни стоило. Чтобы он обнял Аомамэ крепко-крепко и заласкал до изнеможения. От мысли, что они могут уже и не встретиться, сердце чуть не выскакивает из груди.

А может, там, под рекламой «Эссо», стоило просто пустить себе пулю в голову? Уж тогда бы точно не пришлось путаться во всех этих бесконечных сомнениях. Но спустить курок она не смогла. Потому что услышала голос — который позвал ее откуда-то издалека. Она еще может увидеться с Тэнго. Мысль об этом взорвалась в голове и заставила Аомамэ жить дальше. Даже если, по словам Лидера, над Тэнго нависнет смертельная опасность, наложить на себя руки она теперь не могла. Пробудившаяся в ней воля к жизни оказалась сильней всякой логики. Желание снова увидеть Тэнго двигало ею, как жажда — столь же отчаянная, сколь и неутолимая.