Галина Хованова - Среда обитания приличной девушки

Начинается экзамен по физике. Курс нам читал, а следовательно, и экзамен принимал профессор Шкловский. Он, как честный человек, ни разу не выходил за время экзамена из аудитории, зато приносил с собой газетку, садился на первую парту спиной к экзаменующимся и закрывался газеткой как лошадь шорами. И делал вид, что стрррашно увлечен. Но это было не так просто, как кажется.

Вот, например, был у нас потоковый экзамен. Так получилось, что прямо за Шкловским на второй парте сидела моя подруга Ленка. Она писала первую половину крокодилов. Прямо за ней сидела Ольга со второй половиной листов. Выбрав из пачки то, что ей было нужно для ответа на вопрос, Ленка повернулась к Ольге и выразительно на нее посмотрела, типа: «Меняться будем?» Та утвердительно кивнула. Ленка протянула руку, Ольга, ничего не опасаясь, стала передавать ей бомбы, и тут…

Профессор Шкловский непредусмотрительно шелестнул газетой. Ольга уже выпустила листы из рук, а Ленка от шелеста быстро руку опустила. Поэтому бомбы сделали то, что делают все бомбы, — они стали падать. Правда, зрелище было феерическое — толстенная пачка исписанной бумаги планирует полистно, забиваясь во все возможные и невозможные места.

Тишина в аудитории установилась звенящая. «Е… твою мать! Кажется — приехали!» — раздался в этой тишине печальный громкий Ленкин возглас, после чего она медленно встала со своего места, с кряхтением опустилась на карачки и стала собирать упавшее.

Самая сложная роль была у Шкловского. Он был вынужден делать вид, что не замечает происходящего вокруг. Особенно тяжело ему было, когда Ленка обнаружила, что самый нужный лист с ее вопросом находится ровно у профессора под башмаком.

Она не нашла ничего лучшего, как взять профессорскую ногу в руки и переставить ее на десять сантиметров правее. Шкловский по-прежнему делал вид, что увлечен периодикой.

Экзамен, кстати, она сдала. Как и я.

Та же Ленка сдавала экзамен по высшей математике сто пятьдесят три раза. Потому что в помрачении мозга, приготовив вопрос, она попыталась подозвать преподавателя щелчком пальцев, как полового в трактире.

Прихожу я как-то в институт, а подруга моя Ленка сидит рядом с гардеробом, пальто не снимает, и морда вся шарфом замотана.

Ленка дама высокая, в теле, но стройная, черная коса до пояса, соболиные брови, синие глаза, опушенные черными же ресницами, небольшой, чуть курносый носик, пухлые яркие губы. В общем, заметная личность, эдакая Оксана из «Ночи перед Рождеством».

А тут забилась в уголок и сопит в шарфик. «И чего это с тобой, подруга?» — спрашиваю я. Она что-то невнятно и замотанно бормочет, потом опускает шарфик под подбородок.

И даже я, несмотря на бабушку-доктора и дружескую солидарность, начинаю хлопать руками по бокам, а так как смеяться нет сил, то уже только тихо всхрюкиваю.

Потому что там, где был милый курносый носик, посреди этого свежего девичьего личика располагается огромный синий баклажан, который печально нависает над ярким ртом. Уголки рта опущены вниз, как у Пьеро.

— Называется — подруга! — гундосит Ленка, и из ее глаза выкатывается слезинка. Да, конечно, подруга, но картина была настолько зрелищной, что любая комедия дель арте ей в подметки не годилась.

Оказывается, накануне вечером все было нормально, а ночью, видимо, на носовой перегородке вырос фурункул. Скоропостижно. И произвел волшебные преобразования в подружкиной внешности. Плюнули мы с ней на лекции и помчались в Военно-медицинскую академию, куда Ленка была приписана как дочь своего отца.

А я с ней, для поддержания боевого духа.

Приезжаем мы, значит, с ней по адресу. В регистратуре берем номерок и прямиком в кабинет. Заходим вместе. А там два молодых-красивых в белых халатах сидят и внимательно на нас смотрят. А Ленка на них своими большими печальными глазами из-под капризно изогнутых бровей.

— Ну-с, и что у нас стряслось? — спрашивает один молодой и красивый.

— Я вам покажу, только вы смеяться будете, — из-под шарфа шепчет Ленка.

— Да что вы, милая моя, я же врач! — явно гордясь своим высоким званием, отвечает наш Гиппократ.

Дальше было так. Ленка медленно, как стриптизерша, снимающая последнюю деталь туалета, опускает шарф с лица. Двое медиков молчат несколько секунд, а потом весь этаж слышит здоровое молодецкое ржание, переходящее во всхлипы и икоту. Параллельно я ругаю докторов непечатными словами, глядя на подругу, по баклажанному носу которой течет одинокая слеза. Но моя ругань должного эффекту не производит, потому что я прерываю ее для поржать от души.

Нет, фурункул в носу они ей все же вскрыли. И все промыли. И сделали в лучшем виде, потому что уже на следующий день было буквально незаметно. Но жизнь мы себе все продлили основательно.

Дело шло к концу года, когда в моей буйной головушке родилась еще одна мысль. О том, что оптоэлектроника оптоэлектроникой, а надо, кроме этого, сеять «разумное, доброе, вечное. Сеять. Спасибо вам скажет сердечное русский народ». И в ожидании того «спасиба» я работала несколько лет воспитателем в пионерских лагерях.

Видимо, на сей подвиг подтолкнуло меня то, что сама я провела в этих заведениях все свое славное детство. Другой причины я не нахожу, тем более что в свете своей мизантропии продолжаю повторять: детей (как подмножество множества взрослых) я не люблю.

Но, как ко всякой задаче, я подошла к этой задумке основательно.

Для того чтобы не выглядеть полным профаном, приехав в лагерь первый раз, я почти год посещала так называемый «педагогический отряд», организованный при Институте им. Иоффе. Потому что в лагерь собиралась ехать тоже от этого института.

Как весело и по-дурацки мы проводили там время: учили разнообразные игры для детей всех возрастов, устраивали ролевые игры, пытаясь предугадать ситуации, могущие возникнуть в нашей работе! Сочиняли какие-то стишки, речевки, сценки. И так два раза в неделю с октября по май. Как мы планировали отрядные посиделки, когда каждый из детей должен поделиться сокровенным и наболевшим! Как учились сглаживать конфликты и утешать обиженных!

Ровно ничего из этого мне не пригодилось ни разу.

Для начала — я все время работала с первыми отрядами. Те, кто помнит советские лагеря, знают, что первый отряд — это четырнадцати-шестнадцатилетние оболтусы, которых обычно отправляют на организованный отдых «во избежание».

И вот первый день работы. Нас привезли в лагерь заранее, чтобы мы устроились, успокоились и подготовились. А потом приехали дети. Мы сидели за столиками в столовой, куда к нам должны были подходить пионэры и отмечаться. Когда я увидела в окно этих тетек и дядек, выгружающихся из автобуса, мне по первости сплохело. Юные девы с макияжем «боевой раскрас Чингачгука», юноши росточком под два метра… Было от чего впасть в экстаз. С надеждой на вечерние песнопения и «круг друзей» я оглядела более мелкую публику, движущуюся к моему столику. «Может, эти, помладше, дадут поиграть с собой в ролевые игры?» — надеялась наивная чукотская девушка в моем лице.