Джоди Пиколт - Забрать любовь

Она нерешительно обвила его шею руками, а он обнял ее за талию.

— Лайонел еще здесь? — шепотом спросил он.

Она отрицательно покачала головой, и он вытащил из ее кармана ключи и запер дверь изнутри. Выключив свет, он уселся на табурет у барной стойки и привлек к себе Пейдж. Он ласково целовал эту женщину-дитя, а его руки легко скользили по ее шее, по ее груди и животу. Когда он коснулся ее бедер, она напряглась, и он улыбнулся, решив, что имеет дело с девственницей. От осознания этого у него даже дух захватило. «Я хочу быть первым мужчиной в ее жизни, — подумал он. — Я хочу быть ее единственным мужчиной».

— Выходи за меня замуж, — вырвалось у него.

Услышав эти слова из собственных уст, он замер от удивления. Что, если это начало конца? Первый шаг к краю пропасти? Возможно, именно на этом и закончится, не начавшись, его карьера. Но он еще крепче прижал к себе Пейдж и решил, что холодок внутри — это любовь, а не предостережение. Николас с трудом верил в то, что ему так повезло. Неужели он действительно нашел человека, которого необходимо защищать и опекать? Ему и в голову не пришло, что ему тоже угрожает опасность, хотя и совершенно иного рода, а значит, и он сам нуждается в защите.

Когда Николасу было четыре года, мама научила его бояться чужих людей. Она усадила его на стул и двадцать раз кряду объяснила ему, что он ни в коем случае не должен отвечать на вопросы людей, не являющихся друзьями семьи или родственниками, никому не позволять брать себя за руку и переводить через улицу и никогда, ни под каким предлогом не садиться в чужую машину. Николас на всю жизнь запомнил, как он крутился на стуле, потому что ему не терпелось выбежать на крыльцо и заглянуть в банку, которую он там оставил для слизняков. Но мама его все не отпускала. Она даже не позволила ему сходить в туалет, пока Николас слово в слово не повторил ее наставление. К этому моменту его воображение начало рисовать темные и смрадные силуэты в рваных черных плащах. Жуткие призраки прятались в машинах и в темных закоулках, готовясь броситься на маленького Николаса. Когда мама наконец-то позволила ему пойти поиграть в саду, он предпочел остаться в доме. Еще очень долго звонок почтальона в дверь заставлял его прятаться под диван.

Николасу удалось преодолеть страх перед чужаками, но отчужденность стала частью его натуры, не позволяя ему ни с кем сближаться. Он умел быть обаятельным, если ситуация того требовала, но по большей части избегал разговоров с незнакомыми людьми, прячась за деланным интересом к лепнине на потолке. Подобное поведение можно было бы истолковать как застенчивость, но происхождение Николаса, его социальное положение и классические черты лица заставляли заподозрить молодого человека в чванстве и самомнении. Впрочем, подобный ярлык его ничуть не смущал. Никто не ожидал от него спонтанности, что позволяло ему лучше оценить ситуацию. В результате его высказывания бывали гораздо более взвешенными, чем у тех, кто выскакивал со своим мнением.

Все это никак не объясняло импульсивного предложения, сделанного им Пейдж О’Тул, а также того, что он, даже не дождавшись ее ответа, вручил ей ключ от своей квартиры.

В полном молчании они дошли до квартиры уже начинавшего себя ненавидеть Николаса. Пейдж была совершенно на себя не похожа. Что бы ни влекло его к ней, он это уничтожил. Николас так нервничал, что ему не сразу удалось вставить ключ в замок, хотя он и сам не понимал, что его так взволновало. Когда она вошла в его квартиру, он затаил дыхание.

— В моей комнате никогда не было такого порядка, — тихо сказала она, а он вдруг расслабился и, прислонившись к стене, ответил:

— Я научусь жить в беспорядке.

Вот такие разговоры в первые часы после того, как Николас сделал Пейдж предложение, заставили его осознать: он еще очень многого о ней не знает. Он знал основные факты — то, о чем обычно говорят на званых обедах: в какой школе она училась, как она увлеклась рисованием, как называлась улица в Чикаго, на которой она жила… Но он совершенно не знал подробностей, незначительных деталей, которые могут быть известны только любовнику. Как она назвала собачонку, которую отец заставил ее вернуть в приют, какие созвездия она может показать на ночном небе, кто учил ее пускать «блинчики» по воде? Николаса интересовало буквально все. Его обуяла такая жажда познания Пейдж, что ему хотелось стереть прошлое, хотя бы шесть последних лет. Это позволило бы ему прожить эти годы с Пейдж, и тогда его не преследовало бы ощущение, что он вступает в отношения с ней где-то в середине.

— У меня больше ничего нет, — сказал Николас, протягивая Пейдж коробку с черствыми диетическими крекерами.

Он уже успел усадить ее на черный кожаный диван и включить галогеновую лампу под потолком. От внимания Николаса не ускользнуло, что она так и не ответила, согласна ли выйти за него замуж. В сущности, было бы просто идеально, если бы она все это перевела в шутку, поскольку он до сих пор не понимал, что подтолкнуло его к столь необдуманному шагу. Но он знал, что Пейдж восприняла его заявление всерьез. Честно говоря, ему очень хотелось услышать ее ответ. Господи, да от волнения у него все внутренности как будто завязались в тугой клубок! Одно это красноречиво говорило о том, в чем он боялся признаться самому себе.

Внезапно он решил попытаться ее разговорить. Ему казалось, что если она перестанет смотреть на него так, как будто видит его впервые в жизни, а вместо этого начнет рассказывать ему о Чикаго, цитировать эпиграммы Лайонела или затронет любую другую излюбленную тему, то тогда, быть может, как бы мимоходом заметит, что да, она вовсе не против стать его женой.

— Я не голодна, — покачала головой Пейдж.

Ее взгляд безостановочно скользил по стенам квартиры, темным теням, залегшим в прихожей. Николас проклинал себя за то, что, судя по всему, насмерть ее перепугал. Ведь ей всего восемнадцать. Неудивительно, что она пытается уклониться от его предложения. Разумеется, ему хотелось быть рядом с ней… Быть может, он даже начал в нее влюбляться… Но предложить ей замужество? Как такое вообще могло прийти ему в голову? Господи, да это все равно что с кувалдой гоняться за назойливой мухой!

И все же ему не хотелось отказываться от этой идеи.

Пейдж смотрела на носки своих туфель.

— Это так странно, — сказала она. — Ужасно странно. — Она заломила руки. — То есть я хочу сказать, что ни о чем таком не думала и переживать мне было не о чем. Понимаешь, мы с тобой вроде как встречались, и в этом не было ничего… ничего…

Она подняла глаза, силясь подобрать нужное слово.

— Ничего серьезного? — подсказал Николас.