Харуки Мураками - Норвежский лес

Он ушел, а я случайно вспомнил подругу, с которой впервые переспал в выпускном классе. Подумал, как жестоко с ней обошелся, и мне стало зябко. Меня почти не интересовало, о чем она думала, что чувствовала и как все это ее оскорбило. Чего там говорить — до сих пор я даже не пытался ее вспомнить. Она была очень нежной, но в ту пору я считал нежность чем-то само собой разумеющимся и почти не оборачивался назад. «Чем она сейчас занимается? И простила ли меня?» — подумал я.

Стало плохо. Возле старой шхуны меня вырвало. Я перебрал, раскалывалась голова, стало противно за ложь и принятые у рыбака деньги. «Пора возвращаться в Токио», — подумал я. Нельзя же так скитаться бесконечно. Я скрутил спальник и уложил его в рюкзак, закинул его за плечи и побрел до ближайшей железнодорожной станции. Там спросил, как добраться до Токио. Кассир, посмотрев расписание, сказал, что с одной пересадкой на ночной поезд к утру можно добраться до Осаки. Оттуда до Токио ходит «синкансэн». Я поблагодарил и взял на рыбацкие деньги билет до Токио. Дожидаясь поезда, купил газету и посмотрел число. Второе октября 1970 года. Мое путешествие длилось ровно месяц. «Пора возвращаться в реальный мир», — мелькнуло у меня в голове.

Месяц скитаний не приподнял мне настроение, и удар, нанесенный смертью Наоко, не смягчился. Я вернулся в Токио почти в том же состоянии. Я даже не мог позвонить Мидори, потому что не знал, с чего начать. Как ей все объяснить? «Все кончено. Теперь мы будем счастливы». Так? Разумеется, так сказать я не мог. Однако что бы я ни говорил, какие бы слова ни использовал, в конце концов, правда, которую я должен был сказать, — одна: «Наоко умерла, Мидори — живая. Наоко стала белым прахом, Мидори остается живым человеком».

Я ощущал себя мерзким человеком. Вернувшись в Токио, я заперся у себя в комнате, где провел безвылазно несколько дней. Моя память была связана не с живыми, а с мертвыми. В нескольких комнатах, приготовленных для Наоко, были опущены жалюзи, мебель покрыта белыми чехлами, на рамах скопилась пыль. Бо́льшую часть дня я сидел в какой-нибудь из тех комнат. И думал о Кидзуки. «Эй, Кидзуки, ты наконец-то заполучил Наоко. Ладно, она с самого начала была твоей. Может, она, в конце концов, и должна была туда попасть. Пожалуй. Но в этом мире, в этом неполноценном мире живых я сделал для нее все что мог. Я пытался начать вместе с ней новую жизнь. Но ладно, Кидзуки. Я отдаю тебе Наоко. Она выбрала тебя. Она повесилась в глубине мрачного, как собственное сердце, леса. Слышишь, Кидзуки? Ты унес в мир мертвых одну часть прежнего меня. Теперь вот Наоко унесла вторую. Иногда я чувствую себя смотрителем музея. Пустого музея без единого посетителя, за которым я присматриваю лишь для себя самого».

На четвертый день после моего возвращения в Токио пришло письмо от Рэйко. На конверте — марка срочной почты. Содержание письма крайне простое: «Не могу с тобой связаться. Очень волнуюсь. Позвони. В девять утра и вечера жду по этому телефону».

Ровно в девять я набрал нужный номер, Рэйко тут же взяла трубку.

— Как дела? — спросила она.

— Так себе.

— Слушай, ничего, если я к тебе послезавтра приеду?

— Ко мне? В смысле, в Токио?

— Да, в Токио. Хочется с тобой хоть раз спокойно обо всем поговорить.

— Выходит, оттуда придется уехать?

— Как же я к тебе приеду, оставаясь там? — сказала Рэйко. — А тем более, мне уже пора. Суди сам — восемь лет провела. Останусь еще — совсем заплесневею.

Я не мог подобрать слов и молчал.

— Послезавтра приеду на «синкансэне» в три двадцать, так что встречай. Помнишь в лицо? Или после смерти Наоко потерял ко мне интерес?

— Да ну? — ответил я. — Послезавтра к трем двадцати буду на Токийском вокзале.

— Сразу заметишь. Нечасто можно увидеть женщину средних лет с чехлом от гитары.

И действительно я сразу нашел Рэйко. Она была в мужском твидовом пиджаке, белых брюках и красных спортивных туфлях. По-прежнему короткая прическа с торчащими кое-где волосами. В правой руке болталась дорожная сумка из желтой кожи, с левой свисал черный гитарный чехол. Увидев меня, она улыбнулась, изогнув все свои морщины. Глядя на ее лицо, я тоже невольно улыбнулся. Я взял у нее сумку, и мы пошли на платформу центральной линии.

— Слышь, Ватанабэ, с каких это пор у тебя такое лицо? Или в Токио сейчас такие в моде?

— Какое-то время путешествовал. Толком ничего не ел, — сказал я. — Как поездка в «синкансэне» [55] Первая линия «синкансэна» была введена в строй к Токийской олимпиаде 1964 г., то есть, уже после того, как Рэйко попала в «Амирё». ?

— Да ничего хорошего — окна не открываются. По пути хотела купить бэнто — куда там!

— Зачем, по поезду же ходят продавцы?

— Ты имеешь в виду дорогие несъедобные сэндвичи? К ним даже помирающая с голоду лошадь не притронется. Мне нравится рис с морским карпом, который продают в Готэмба.

— Ага, скажи такое кому другому — сразу примут за бабку.

— Чего уж там? Бабка и есть, — сказала Рэйко.

По пути в Кичидзёдзи Рэйко крайне внимательно всматривалась в проплывавшие за окном поезда пейзажи Мусасино.

— Что, за восемь лет меняются даже пейзажи? — спросил я.

— Ватанабэ, ты ведь не знаешь, какое у меня сейчас настроение?

— Не знаю.

— Страшно мне до жути — чуть с ума не схожу. Как быть — не знаю. Очутиться в таком месте, — сказала Рэйко. — Не находишь, «чуть с ума не схожу» — неплохо сказано?

Я рассмеялся и взял ее за руку.

— Уже все хорошо. Ведь выйти оттуда удалось своими силами?

— Оттуда я вышла не своими силами. Оттуда я вышла благодаря Наоко и тебе. Я бы не выдержала там без Наоко. К тому же, я была убеждена, что нужно приехать в Токио и спокойно с тобой обо всем поговорить. Вот и вышла. Если бы не все это, так бы там и осталась до конца своих дней.

Я кивнул.

— Ну а дальше?

— Поеду в Асахикаву [56] Город на о. Хоккайдо, в котором зафиксирована самая низкая в Японии температура. . Слышь, в Асахикаву! Одна моя хорошая знакомая по консерватории ведет там класс музыки. Вот. И два-три последних года зовет к себе — в помощницы. До сих пор отказывалась — не хотела ехать в такую холодрыгу. Ведь так, да? Не успела выйти, и куда — в Асахикаву! Такое ощущение, что там меня поджидает ловушка.

— Не так там все и плохо, — сказал я. — Один раз приходилось ездить — вполне приличный город… интересная атмосфера.

— Серьезно?

— Там куда лучше, чем в Токио.

— Больше деваться некуда. К тому же, я уже отправила туда багаж, — сказала она. — Как-нибудь приедешь ко мне в гости?

— Конечно… А туда — сразу? Или будет несколько дней в Токио?

— Если получится, хочу провести здесь пару-тройку дней. Ничего, если у тебя пошумим? Я не привередливая.