Елена Михалкова - Комната старинных ключей

Полина не плакала. Смотрела на них и пыталась понять: почему они не спрашивают ее, как она будет? Почему не говорят: Поленька, девочка, как же ты будешь теперь? Поленька, ведь ты совсем одна.

Потом она вспомнила, что Поленькой ее называла только бабушка. И еще две бабушкиных соседки по даче, которые тихо стояли за спинами чужих, незнакомых людей.

Но все же Лике Борисовне пришлось услышать вопрос о том, как дальше будет жить ее дочь. Правда, задала его не Полина.

Случилось это ближе к концу поминок. Девушка выскользнула на балкон и встала за дверью, прижавшись спиной к холодной стене. Она не могла больше видеть всех этих людей, которые говорили хорошие правильные слова о матери Аркадия. Ей хотелось только одного: остаться одной и тихо оплакать бабушку.

Балконная дверь приоткрылась, из нее на улицу вырвался сигаретный дым. Кто-то закурил у выхода, не рискуя выходить на холод.

– Лика, – раздался приглушенный женский голос, – а что вы решили с Аркашей насчет Полины?

Полина замерла и вжалась в стену. Она узнала голос тети Марины, приятельницы матери. Единственной из всех их знакомых, кто иногда звонил Полине и ее бабушке.

Мать в ответ непонимающе спросила:

– А что мы должны решить насчет нее?

– Ну, все-таки она осталась одна. Конечно, девочка уже взрослая… С одной стороны. А с другой стороны, ей всего девятнадцать лет.

– И в девятнадцать лет у нее есть то, что большинству ровесников и не снилось, – суховато ответила Лика. – Ты знаешь, что по завещанию ей отходит вся квартира? Да, Мариночка, именно так. Родной сын побоку, про него думать не надо. Конечно, ведь в Америке у нас все благополучно! – в голосе матери зазвучала горечь. – Подумаешь: ипотека, кредиты.

Еще учти, что Аркадий каждый месяц высылал ей деньги. Каждый месяц! А, да что уж теперь говорить…

На Полину вдруг навалилась тошнота. То ли от запаха дыма, то ли от слов матери. Она прижала ладонь к губам.

Внутренний голос, поразительно бесстрастный, посоветовал зажать и уши. Но его совет запоздал.

– Но вы можете обжаловать, – неуверенно заметила Марина. – Аркадий наследник первой очереди, у него есть все права на квартиру.

– Ах, ну что ты! Попробуй скажи об этом Аркадию. Будет разглагольствовать о воле матери и ее последнем желании. А о том, что я пашу, как проклятая, что у меня язва открылась год назад, его говорить не заставишь.

Она закашлялась.

– Пойдем, Марина, продует. Хватит здоровье гробить. Я дома совсем не курю, а здесь, как ни приеду, рука сама к сигарете тянется. Страна такая – прокуренная насквозь.

– Это ты верно заметила.

– А за Полину не переживай. У нее все будет хорошо. Ты обратила внимание, что она на похоронах ни одной слезинки не уронила?

Подруга что-то ответила, но Полина уже не расслышала ее: дверь прикрыли.

На следующий день родители улетели к себе домой. Она осталась одна в просторной трехкомнатной квартире на набережной Москвы-реки.

Кофе, сваренный Полиной, остывал в кофейнике. И в чашке, из которой Анжей не отпил ни глотка.

– Значит, вы росли с бабушкой, – повторил Анжей.

Он рассматривал Полину так, словно видел ее в первый раз.

– Другие родственники принимали участие в вашем воспитании?

– Нет. У нас никого не было.

Ей не хотелось продолжать, но было понятно, что Ковальский не отстанет, пока не выпытает все подробности. Пришлось закончить:

– Бабушка умерла четыре года назад.

Ковальский сочувственно кивнул.

– Да, тогда понятно… – пробормотал он, словно разговаривая с самим собой. – Это многое объясняет.

Полина стиснула зубы. Она не будет у него ни о чем спрашивать! Анжей говорит это специально, чтобы она попалась на крючок любопытства, самый простенький и верный из всех крючков.

Но ей не любопытно. Ей абсолютно все равно, что он там себе объясняет.

– Я могу идти? – сдержанно спросила она.

– Конечно. Спасибо за кофе.

«Который вы не выпили».

Ковальский достал из ящика трубку и принялся набивать ее табаком.

Полина поднялась, собрала посуду на поднос и пошла к выходу. На душе у нее было тошно. И запах сигарет снова мешал дышать.

Полина даже потянула носом над кофейником, чтобы снова почувствовать чудесный, домашний аромат кофе.

Бесполезно. Из-под фарфоровой крышечки просачивалась отвратительная сигаретная вонь. Пахло не вишневым табаком Ковальского, а тем самым запахом, который ее память сохранила на много лет. Запах горя и одиночества.

По спине пробежал озноб, точно она прислонилась к промерзлой кирпичной стене.

«Держим лицо и выходим», – отстраненно сказал внутренний голос.

Полине нужно было последовать его совету. Но, уже взявшись за ручку, она обернулась.

– Что это объясняет? – резче, чем следовало, спросила она.

– Простите?

– Вы сказали, что мой рассказ многое объясняет. Что именно?

Ковальский глубоко затянулся и выпустил дым. Несколько секунд, пока облако не рассеялось, девушка не видела его лица.

– Это объясняет кое-какие особенности вашего поведения, – сказал он наконец.

– Возможно, бабушка привила мне устаревшие манеры… – начала Полина.

И тут Доктор внезапно рассердился.

– Да бросьте! – оборвал он. – При чем здесь ваши манеры? Вы словно калека, который не замечает собственной хромоты. И твердит, что не умеет танцевать, потому что у него был негодный учитель танцев.

– Я – калека?!

– Конечно, вы! Не я же. Это ведь не меня родители сбросили на руки бабушке и уехали строить новую жизнь! Любого человека это травмирует почище перелома.

Полина задохнулась от возмущения.

– Моя бабушка любила меня!

– Ни секунды не сомневаюсь! – Анжей уперся ладонями в стол и наклонился к ней. – Но дело не в ней, а в них, в ваших маме и папе. Они поступили мерзко, крайне мерзко. Отвратительно!

– Да что вы знаете о моих родителях? – не выдержала Полина. – Они просто боялись везти меня с собой в неизвестность! Я была совсем маленькой!

– Неужели?! – фыркнул Анжей. – Что же страшного было для шестилетнего ребенка в Америке? Во всяком случае, не страшнее, чем в России того времени.

– Они не знали, что их ждет!

– О, конечно! Ведь это дикая страна, где кишат хищники и свирепствуют кишечные инфекции. Нет, моя дорогая! Не смейте лгать мне, а главное, себе. Есть только одна причина, по которой мужчина и женщина не берут с собой родного ребенка, уезжая в цивилизованную страну.

– Прекратите, – сказала Полина. Получилось беспомощно и еле слышно.

– Дело в том, что мама с папой вас не любили, – безжалостно припечатал Ковальский.

– Неправда!

– Правда. Такое случается гораздо чаще, чем принято считать. Но, как правило, ребенок все равно растет в уверенности, что его любят, потому что эта уверенность ему жизненно необходима. Он берет эту любовь из ничего, словно цветок, вытягивающий тонкими корешками воду из сухой почвы. Даже в пустыне растут цветы, вы знаете, Полина?