Юрий Коротков - Девятая рота. Дембельский альбом

— Ты кто? — спросил он удивленно. — Откуда знаешь, что меня Алешкой зовут?

— Иди сюда, малыш, — поманил его Лютаев, присев на корточки. — Не бойся, иди. Я — русский.

Пацан подошел. Елки-палки! Как же он похож на Белоснежку, просто одно лицо. А Лютый даже имени ее не знал.

— Ты знаешь, как звали твою маму? — спросил он дрогнувшим голосом.

— Конечно, знаю. Мне хозяйка сказала. Мама умерла, а звали ее Наташа. А ты? Ты кто такой? Почему ты меня Алешкой зовешь? Меня все тут Али называют…

— Я, — замялся Лютый, выпрямлясь. — Я это, как его… — он набрал в грудь воздуха и выпалил на выдохе. — Алешка, я твой папа.

Мальчишка бросился к Лютаеву, крепко-крепко обвил ручонками, прижался чумазым лицом к его коленям.

— Папка, ты пришел… — прошептал пацан сквозь тихий плач и слезы. — Я так ждал. Я знал, что ты за мной придешь… Обязательно придешь…

У Лютаева подступил к горлу комок, но он взял себя в руки. Времени на сантименты не оставалось…

Оставаться в Пенджабе им было не с руки, а в Душанбе они пробираться не стали — на попутках доехали до Ташкента. Там брат Курбаши Пернебай, тоже ветеран афганской войны, помог Олегу с оформлением документов, и уже через пару дней счастливый Алешка летел с папой самолетом узбекских авиалиний в Красноярск.

Сначала парень возбужденно вертелся в своем кресле у окна, смотрел за борт в иллюминатор, спрашивал, почему летают самолеты и откуда берутся облака. А потом в одно мгновение скис и заснул, сладко посапывая носом.

Олег накрыл сына одеялом, которое принесла стюардесса, и достал из нагрудного кармана групповое фото, которое подарил ему на память Пернебай. На ней он был запечатлен в ташкентском госпитале вместе с его Олей и другими состоявшими на излечении ребятами.

Оказывается, она не поверила в гибель Воробья после получения похоронки, и рванула в Туркестан искать его по госпиталям и медсанбатам. Ей удалось найти несколько ребят, которые рассказали ей, как погиб ее жених. И они упросили Олю сфотографироваться с ними, потому что она была чем-то похожа на Белоснежку, только в сто раз красивее.

Только теперь Олег понял, как она попала в ташкентский поезд, где он увидел ее впервые. Как же жаль, как жаль, что он тогда в узком коридоре вагона прошел мимо и не заговорил с ней! Все могло быть иначе, все сложилось бы по-другому, и она сейчас была бы жива. А у него было бы два сына.

Олег достал из сумки дембельский альбом и вложил туда еще одну фотографию…

Какая же сволочь эта судьба!

Лютаев подвел сына за руку к обитой черным дерматином двери на третьем этаже самой обычной красноярской пятиэтажки и сказал:

— Вот тут, Леха, мы с тобой и проживаем. Запомни, сын, самое главное, что есть в жизни у человека, это семья и дом. Это брат, как крепкий тыл у армии. Без него никакая победа невозможна. Здесь мы с тобой будем держать оборону.

Он поставил на пол свою сумку, снял у сына с плеч солдатский вещмешок, достал из него ключи на кольце от гранаты и открыл дверь. Навсфечу им по коридору бежал испуганный неожиданным нашествием гостей Пахомыч. Олег тут же обругал себя за недостаток сообразительности: надо было предупредить деда письмом, что он решил нагрянуть в Красноярск. А то вон он как задыхается и за сердце схватился: неровен час, удар хватит старика.

— Ты чего, Олега, с неба свалился?

— Ну считай, что так, дед! — рассмеялся Лютый. Я же десантура, или ты забыл? В дом-то пустишь?

— Да проходи-проходи! — затараторил старик и, не дожидаясь рекомендаций, метнулся на кухню к холодильнику — за водкой и закусью.

Олег и Алешка прошли в комнату, сели за стол. Кроме него, четырех простых стульев и старого резного комода в углу больше в помещении мебели не было. Спал дед в туристическом спальном мешке на полу.

Пахомыч в это время гремел на кухне кастрюлями, что-то доставал из настенного шкафа, что-то перекладывал. Наконец, убедившись, что одному ему не управиться, позвал на помощь Олега. Вместе они принесли из кухни маринованные грибочки, квашеную капустку, вареную картошечку, розовое солененькое сальце и неподъемную бутыль самогона. И только теперь Пахомыч сообразил, что Лютаев явился к нему не один.

— Е-мое! — развел он руками. — А это кто ж такой будет? — кивнул он подбородком на Алексея.

— А это, дед, мой сын, — потеплевшим голосом сказал Лютый.

Старик постоял немного, потоптался на месте, похлопал голубыми выцветшими глазами и… сел с Олегом рядом.

— Значит, сын…

— Да сын я, сын! — звонко крикнул мальчуган и убедительно покивал светлой своей головкой: мол, не сомневайся, дедушка, так оно и есть.

Лютый и Пахомыч с улыбкой переглянулись.

— Ну и как тебя зовут, сын? — поинтересовался старик, слегка наклонившись к пацаненку.

— Алексей Олегович зовут! Разве вам непонятно?

— Так я и так тоже седой, да мне ведь по возрасту положено. А ты поторопился, парень… Ага… Значит, седой… И где же тебя так приложило?

— Не могу говорить. Тяжко.

— Ага… Не надо, значит?

— Слушай, Пахомыч, у меня здесь гитара моя где-то была заныкана. Давай, споем?

— А давай! — махнул рукой повеселевший старик, встал со скрипом в суставах и притащил стоявшую за комодом в углу гитару.

Олег подкрутил колки, настроил инструмент и запел хрипловатым, задушевным голосом:

— Погоди, Пахомыч! — спохватился Лютый, отставляя в сторону гитару. — Я же тебе подарок привез!

Он наклонился к сыну и отобрал у него эсэсовский кинжал. Мальчишка захныкал, но Олег достал из той же сумки горсть патронов и высыпал на пол перед мальцом. Тот занялся подсчетом боеприпасов, забыв об опасной игрушке.

— Смотри, дед! Я совершенно случайно оказался на Кавказе в тех местах, где тебе в сорок четвертом воевать пришлось! Вот тебе кинжал оттуда!

— Ешкин кот! — хлопнул себя Пахомыч по лбу, как будто забыл о чем-то важном. — И у меня для тебя подарок хороший есть!

— Да ну! — удивился Лютый: он вдруг прикинул, что это будет первый подарок в его жизни.

Пахомыч, встав со стула, засеменил к старому комоду, открыл его, что-то достал и вернулся, неся на вытянутых руках точно такой же эсэсовский кинжал.

— Держи, Олежек! Это тебе! Я тоже совершенно случайно оказался в тех горах, где тебе воевать довелось.

Они обменялись клинками и, чуть не расплакавшись, обнялись. Потом снова сели за стол и накатили еще по одной…

— Папа! — позвал Олега Алешка. — Па-а-апка!

— Да, что тебе, сынок? — посмотрел в его сторону Лютый.

Пацан сидел на полу и перелистывал старый дембельский альбом, с интересом разглядывая молодые веселые лица на черно-белых фотокарточках.